Cчастливый круг

Худенькая голубоглазая девушка в огромном, не по росту ватнике висела на подножке битком набитого трамвая. Одной рукой она уцепилась за поручень, а другой сжимала веревочные переплеты авоськи. В авоське лежала селедка, полученная по карточке.

Cчастливый круг

Трамвай, вырвавшись, как шутили местные загородные жители, из Москвы на оперативный простор, мчался по направлению к Ново-Гирееву.

Девушка висела на подножке, и ей все хотелось хоть немного подвинуться вправо. Но там стоял старик с пышной седой бородой и внимательными добрыми глазами. Девушка поглядела вверх и увидела красивую женщину, о которой, несмотря на неудобство своего положения, все же нежно и даже с завистью подумала: «Настоящая Шемаханская царица».

Работница механического завода Оля Богданова возвращалась домой. Каждый день ей дважды приходилось вот так же висеть на подножке, потому что дачные поезда в то военное время не ходили и трамваи были переполнены. Сейчас она разглядывала соседей и старалась догадаться, кто они.

Старик мог быть колхозником, приехавшим в столицу по делам. Он удивительно похож на елочного деда-Мороза. А вот кто «Шемаханская царица»? Оля подумала, что, наверное, это актриса, и у нее тоскливо сжалось сердце. Она вспомнила, как в канун войны пробовала поступить в школу при театре Вахтангова и как ее не приняли. Тогда казалось - жизнь кончена. А пришла война, и нашлись силы для жизни большой и суровой.

Летом Оля мыла полы в школах, отведенных под госпитали. Осенью поступила в лабораторию соседнего химического завода, но его эвакуировали, и Оля пошла на курсы медсестер. В это время тяжело заболел отец, и пришлось отложить мысль о фронте и поступить на работу. Оля не привыкла к труду, но сейчас она не искала ни чистого, ни легкого дела. Она отправилась на механический завод. Ее послали в цех, где для всего завода делали болты и винты; он считался самым легким.

Начальник цеха Семен Иванович увидел Олю и, ничего ей не говоря, снял трубку телефона.

- Отдел кадров, - щуря усталые глаза, попросил он и сварливо стал выговаривать: - Вы что же мне детей посылаете? Сколько? Двадцать? Рассказывайте бабушкины сказки. А что мне документ? Что, говорю, документ? Грамотный все напишет. Мне выносливость нужна.

- Я... - заикнулась было Оля.

Но начальник цеха махнул рукой.

- Иди, девочка.

И обернулся к мастеру, который ждал его.

После этого Олю послали в генераторный цех. Его только что создавали и рады были каждому человеку. Цех был пустой, одни стены. Станки только еще ставили. Работы оказалось много, и работы тяжелой.

Оле было нелегко, и однажды она подумала: «Не выдержу, уйду!»

К физическому труду она не привыкла: отец с утра уходил на работу, а мать хлопотала по дому, стараясь все сделать сама. Оля выросла маменькиной дочкой, с характером, в котором - что греха таить - были и ленца и капризы.

На завод Олю привели благородные чувства: ее захватил общий патриотический подъем. Это было искреннее и сильное желание. Но она никогда не думала, что будет так тяжело. А обстановка на заводе сложилась по-военному суровая: каждый работник на счету. Когда Оля подумала: «Уйду», - она уже знала, что это невозможно. На заводе она не для того, чтобы в куклы играть. И еще подумала она: «А кто же станет на твое место, кто будет работать, если все начнут хныкать и киснуть?» И Оля пробовала делать то, что сначала казалось ей не под силу.

Мастером был Валерий Туркин, паренек одного с ней возраста, и Оля не раз с обидой ловила себя на мысли, что ему просто хочется показать свою власть.

- Вычисти станок, - говорил он начальственно.

Оля чистила станок как могла старательно, но Валерий обязательно находил промашку и, не удостаивая работницу лишним словом, показывал пальцем на грязь. Иной раз приходилось чистить заново по три - четыре раза. Требовалось немало выдержки, чтобы не сорваться, не нагрубить или... не расплакаться.

Однажды вечером, когда усталая и печальная оттого, что уродилась такой маленькой и хрупкой, она уходила с завода домой, увидела то, что запомнилось ей на всю жизнь. В пролете цеховых ворот, на фоне багрового закатного неба, предвещавшего назавтра хороший день, стоял рабочий Сеня, высокий, сильный. Сейчас Сеня пользовался несколькими минутами отдыха. Оле показалось, что он похож на античную скульптуру, и она залюбовалась им.

- Будет еще хорошо в жизни! Будут добрые дни!

Тогда она не смогла бы толком и объяснить, какая, собственно говоря, связь между тем, что она увидела и ее надеждами на будущее. Но прошло несколько лет, и Богданова поняла, что в этом впечатлении, может быть странном для постороннего человека, нашла выражение ее постоянная тяга к красоте. То, что она увидела, было живописным, картинным, образным выражением силы и уверенности. А в те дни она нуждалась именно в силе, в уверенности. Чувство художника заговорило в ней, опережая события ее жизни.

Ей вспомнилось детство в Ново-Гирееве - такие добрые, хорошие дни.

Вот ей одиннадцать лет. В разные стороны торчат косички, завязанные голубыми, под цвет глаз, лентами. Вместе с двумя сестренками Оля идет в Кусково. Это совсем недалеко от Ново-Гиреева, и там Музей керамики. В Кускове столько замечательных зданий! На берегу пруда большой, с белыми колоннами старинный дворец. Чтобы не попортить узорного паркетного пола, посетители дворца надевали тряпочные туфли. Девочки отыскивали себе самые маленькие шлепанцы, благоговейно переступали порог парадных сеней и бродили по залам и гостиным, созданным русскими крепостными архитекторами и художниками.

Девочки любовались в парадной спальне расписным потолком, изображавшим волшебный сад Армиды, а в танцевальном зале - хрусталем и зеркалами; слушали в малиновой гостиной заводной орган, а во «вседневной опочивальне» - часы с музыкальным механизмом, исполнявшим двенадцать пьес.

Здесь в каждой комнате были чудеса. И вместе с тем сколько трагических историй, связанных с искусством, впервые услышала здесь Оля!

В музыкальной гостиной стоял нотный столик, на крышке которого тончайшей мозаикой из различных сортов дерева изображена усадьба Кусково в восьмидесятые годы восемнадцатого века. Много лет крепостной мастер Никифор Васильев трудился над этим удивительным произведением, а когда закончил работу - ослеп.

Было у Оли в Кускове излюбленное место: здание рядом с дворцом - музейный запасник фарфоровых изделий. Если подтянуться на руках и схватиться за толстую чугунную решетку, на полках можно увидеть фарфоровые фигурки девушек с цветами, танцующих кавалеров, сценки из городской жизни, которые не очень были понятны Оле, но заставляли подолгу простаивать у окна с решеткой.

Она размышляла о том, что же это все-таки такое: идет дядька с бородой, одет в черное, как будто даже женское платье, на голове у него круглая черная шляпа; он несет на спине сноп, а из снопа выглядывает девичье лицо. Только несколько лет спустя Оля, ставшая уже Ольгой Михайловной, узнала, что это знаменитая фарфоровая скульптура подмосковного завода Никиты Храпунова, насмешливо изображавшая монашеские нравы, и что за выпуск этой скульптуры фабрикант по приказу императора Александра I был... выпорот.

А в детстве именно загадочность фарфоровых фигурок придавала им в глазах Оли наибольшую привлекательность.

Мелькают и другие воспоминания. Как это все далеко от суровых дней войны!

...В генераторном цехе завода Оля Богданова стала обтачивать валы. Из кузницы шли нарезанные заготовки. Надо было снять слой металла и по чертежу обточить вал, затем сделать между коленами канавку, которую Оля скоро стала называть, как и все в цехе, «галтель».

Ворочать тяжелые валы Оля не могла. Нелегко оказалось и обтачивать их. Со стороны странно было смотреть на то, как маленькая худенькая девушка молча возится с тяжестями. Богданову стали звать в отдел технического контроля :

- У нас тебе больше подойдет.

Но едва Богданова заикнулась о переходе в ОТК, как начальник цеха Грановский сказал:

- Ты десятилетку кончила? Так мне самому грамотные люди нужны.

Он перевел Олю на комплектование. Ее должность называлась «мастер-заготовитель». Надо было вести точный учет деталей, поступающих из своего цеха и других цехов для сборки генераторов. Приходилось носиться из цеха в цех и «выколачивать» детали. Добрым словом помянула Оля школу, где преподаватель черчения научил ее читать чертежи. И еще одному, надо отдать справедливость, научили Олю и в школе и в семье - подходу к людям, приветливости, доброте.

Коллектив завода работал с напряжением, стремясь дать больше продукции фронту. Люди недосыпали ночей. А деталей все равно не хватало. Заглянет Оля в цех, а ей говорят:

- Нет этих деталей.

Тогда Оля подойдет к рабочему и как можно серьезнее скажет:

- Коля, сделай. Нужно. Ты понимаешь: нуж-но!

Коля посмотрит в голубые Олины глаза, улыбнется и ответит:

- Ну, ладно. Сделаю в ночи.

Даже к обычно грубоватому электросварщику Пете нашла Оля путь. Рабочий нарезал автогеном стальные ушки для станин генераторных моторов. Потом эти ушки просверливали и приваривали, чтобы удобнее было подымать моторы. Но у Пети всегда по горло находилось своей работы, и он сначала встречал Олю неприветливо:

- Не могу. Всё.

- Петя! Я не принесу ушков, а мне скажут: ничего-то ты, мастер-заготовитель, не умеешь толком сделать.

Петя видит, что мастер-заготовитель стоит перед ним, переминаясь с ноги на ногу.

- Вот пристала! Иди, сделаю, - покровительственно кивает он.

Потом, когда девушка подходила к Пете, всегда веселая, улыбающаяся, как бы трудно ей ни было, он, издали заметив ее, встречал приветливо:

- Оля-солнышко! Ну, что тебе сегодня?

Как-то раз подсобница отпросилась домой пораньше, а тут начальник цеха Грановский зовет:

- Оля, скажи, чтоб станины доставили.

Пришлось Оле самой - как и прежде не раз бывало - через весь заводский двор везти станины на тележке.

Кто-то увидел это и рассказал секретарю парткома. Олю вызвали в завком. Председатель Сергей Александрович Воронин сказал:

- Нужен культурник. Имеем в виду тебя.

Начальник цеха Грановский зашумел:

- Через мой труп ее заберете! Я из нее инженера сделаю, помяните мое слово.

Но вмешался партком, дошло до директора, и Ольга Михайловна занялась на заводе организацией лекций. Так шло вплоть до декабря.

И вот теперь, в канун нового года, Ольга Михайловна в трамвае оказалась рядом с «Шемаханской царицей» и старичком, похожим на деда-Мороза. Давно, еще до войны, когда подруга Катя устраивала елку, Оля шутки ради вылепила из пластилина игрушки. Среди них была и «Шемаханская царица». Забавно: будто лепила ее Оля с этой соседки по трамваю. А старичка, пожалуй, стоило бы сейчас вылепить: чудный дед-Мороз получится. У племянника елка, это самый подходящий подарок.

Дома Ольга Михайловна взяла у сестер пластилин и с увлечением стала лепить. Это доставило ей огромное удовольствие. Вспомнила она тогда и фарфоровые фигурки в кусковском музейном запаснике.

На елке у племянника дед-Мороз Ольги Михайловны вызвал «ахи» и «охи». А когда прошли новогодние праздники и сухая елка, отслужившая свой век, была воткнута в сугроб во дворе, Ольга Михайловна взяла деда-Мороза на завод. Захватила она и «Шемаханскую царицу», «Рыбака» из пушкинской сказки и другие игрушки, сделанные ею когда-то для подруги.

На заводе детской комнатой заведовала Ирина Васильевна Курбатова, до войны учившаяся в Московском институте прикладного и декоративного искусства. С ней Ольга Михайловна часто разговаривала о скульптуре, о живописи. Интересно, понравятся ли ей эти смешные вещицы?

Ирина Васильевна улыбнулась, увидев деда-Мороза, долго со всех сторон рассматривала «Шемаханскую царицу», старика из сказки о рыбаке и рыбке.

- И ты, Оля, нигде не училась? - спросила она.

- Нет.

- А хотела бы?

- Чему? Скульптуре? - переспросила Ольга Михайловна.

- Да. По-моему, у тебя определенные способности.

Ольга Михайловна покачала головой. Она вспомнила, как самозабвенно еще девочкой играла в ново-гиреевском драмкружке, читала стихи на школьных вечерах и даже на соседнем стекольном заводе. Учительница Анна Ивановна говорила: «У тебя, Оля, определенные способности». А потом этот конфуз со школой при театре имени Вахтангова...

- Нет, - сказала Ольга Михайловна, - мне и на заводе хорошо.

Ирина Васильевна все смотрела на игрушки.

Скульптор О. Богданова

- Обязательно надо учиться, - посоветовала она Богдановой. - Ты скульптор по призванию. Институт прикладного и декоративного искусства возобновил занятия. Я ухожу туда продолжать учение. Вот мой совет: поступай тоже.

- Что ты! - отмахнулась от нее Ольга Михайловна. - Какой я скульптор!

- Год проучишься на подготовительном - и самой понравится.

Ирина Васильевна уговорила взять все те же игрушки и пойти в институт.

- Прием закончен, - с первых же слов разочаровал заместитель директора, но, посмотрев на игрушки, на расстроенное лицо Богдановой, сказал:

- Приходите на будущий год.

И добавил улыбнувшись:

- Если не раздумаете.

Однако декан факультета керамики А. А. Пупырев был решителен:

- Терять год? Ни за что! Пошли к директору!

Директор был человек деловой. Игрушки, видимо, ему тоже понравились.

- Год терять действительно не к чему. Выбирайте факультет.

Через несколько дней Ольга Михайловна уже брала расчет на заводе: ее приняли на скульптурный факультет института, и не на подготовительный, а прямо на первый курс.

...Шесть лет училась Ольга Михайловна Богданова в Московском институте декоративного и прикладного искусства. Сначала трудно давалась живопись. Лепила Богданова с детских лет для собственного удовольствия, не придавая этому особенного значения, и невольно приобрела какие-то навыки. Красками же писать не пробовала никогда, и в институте сразу обнаружилось, что кисть ее совсем не слушается. Получалась невообразимая мазня, вызывавшая досаду.

Если натюрморт или этюд не получался, Ольга Михайловна принималась за них снова и снова, пока не добивалась успеха.

Много работала она и в скульптурной мастерской.

Однажды преподаватель сказал ей:

- Откуда в вас столько упорства?

Богданова усмехнулась. Она вспомнила, какой беспомощной пришла на механический завод, как чистила станки в генераторном цехе и как придирчивый сверстник мастер Туркин приучал ее к порядку, к выдержке. Теперь Ольга Михайловна уже по-другому оценивала его требовательность. Она взглянула на преподавателя и сказала просто:

- Я на заводе работала.

Война еще не кончилась. Помещение не отапливалось. Ольга Михайловна дыханием отогревала коченеющие пальцы. Она подумала, что учиться не легче, чем обтачивать стальные валы: труда много, а успехи балуют редко.

И все же лепка доставляла ей наслаждение.

Ольга Михайловна радовалась возможности творить, осуществлять замыслы, недостатка в которых у нее не было. Она хотела рассказать о современниках, о тех людях, с которыми встречалась на заводе, в госпитале, на курсах медсестер, в институте, в ново-гиреевской школе, где стала преподавать ребятам рисование.

Однажды Ольга Михайловна навестила друзей с завода.

Как родную дочь, встретил ее председатель завкома Сергей Александрович Воронин, стал рассматривать фотографии скульптур, которые принесла Ольга Михайловна, потянул в партком и позвал всех, кто был поблизости:

- Смотрите, что наша Оля Богданова вылепила.

А Богданова в это время была занята делом, от которого многое зависело в ее судьбе. Предстояло защищать диплом. Обычно студентам соответственно профилю института давали темы, связанные с практическим назначением: архитектурные детали, декоративные скульптуры на зданиях или перед ними. Ольге Михайловне предстояло сделать скульптуру «Охотник» для павильона «Сибирь» Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

Хотелось создать образ мужественного, волевого человека. Но оказалось, что сделать это не так-то легко. Сколько набросков и эскизов хранилось в папке, сколько раз Ольга Михайловна принималась лепить и бросала: ни один эскиз не нравился Богдановой, не удовлетворял ее. Ведь надо не только изобразить внешние детали - бородатое лицо, полушубок, меховые сапоги - «торбоза», ружье, - но и передать прежде всего ощущение силы советского человека, его свободный волевой характер, полноту жизни.

Ольга Михайловна вспомнила, как в тяжелую минуту уныния увидела в пролете цеховых ворот силуэт рабочего Сени и, почувствовав его скрытую силу, сказала тогда: «Будут еще счастливые дни!».

Вот так же, наверное, как Сеня, стоял и сибирский охотник, подстрелив свою сотую лису: с тем же ощущением скромной удовлетворенности, с тем же сознанием исполненного долга, с той же спокойной силой.

Богданова увидела ясно, как живого, своего охотника. Весело попрощавшись с товарищами, радостная и возбужденная, отправилась она домой.

Работала с удовольствием. Ей показалось, что лучше выполнить скульптуру не для обширного павильона «Сибирь», а для павильона «Охота и звероводство», меньшего по размеру. Богданова радовалась, что миллионы посетителей выставки увидят «Охотника» ее глазами - сильного, волевого советского человека, занятого в глухой тайге нужным и полезным для родной страны делом.

Своими замыслами Ольга Михайловна поделилась с товарищами по институту. Коля Гущин, бывший летчик, по привычке ходивший во фронтовой шинели, изрек:

- Знаешь, что я тебе скажу? Работай в фарфоре.

Богданова даже руками на него замахала:

- Да ты что?! Мрамор рублю, дерево режу, а к фарфору не сумею даже и подступиться.

- Сумеешь, я тебя знаю, - уверенно заявил Коля Гущин.

Сам он в качестве дипломной работы делал вазу на Дулёвском фарфоровом заводе.

Уверенность Гущина и удивила Богданову и польстила ей.

Все настойчивее после этого разговора возвращалась Ольга Михайловна к мысли:

«Действительно, хорошо бы поработать в фарфоре».

Даже своего «Охотника с лисой» Богданова видела уже раскрашенной статуэткой на письменном столе.

И Ольга Михайловна решилась. Диплом она защитила хорошо и теперь стояла на пороге самостоятельной жизни. Эскизы и фотографии скульптур показала главному художнику Дулёвского фарфорового завода Петру Васильевичу Леонову.

- Силён охотник, - сказал тот. - Сделайте в пластилине, отольем в фарфоре.

Ольга Михайловна подготовила эту статуэтку, попробовала сделать и вторую. Ей хотелось показать молодую колхозницу, любующуюся делом рук своих, стоящую у стены высоких хлебов. Скульптура вышла несколько парадной, хотя и здесь композиционное решение было простым и ясным.

Так или иначе, решилась производственная судьба Ольги Михайловны: Богданова стала скульптором Дулёвского фарфорового завода имени газеты «Правда».

Для следующей работы Ольга Михайловна выбрала то, что было ближе ее сердцу.

Она часто вспоминала о детском саде на заводе: маленькая девочка сидела на корточках и деловито возилась с кубиками. Можно было бы именно так и лепить. Но Богдановой хотелось придать дополнительную характерность, она любила контрасты. Показалось заманчивым дать малышке занятие взрослого человека и сделать героиней представительницу народа, возрожденного Октябрьской революцией, например узбечку.

Так Ольга Михайловна и поступила. «Маленькая хозяйка» была выполнена удивительно сердечно и ласково: присев на корточки, четырех- или пятилетняя узбечка с увлечением хозяйничала, разливая кок-чай из красного чайника в маленькие пиалы. Здесь нет ничего лишнего, поза и движение просты и естественны, а вся вещь невольно вызывает добрую улыбку. О небольшой статуэтке заговорили в художественном мире. Отметил и похвалил эту работу известный скульптор Н. Томский.

Застенчивую, всегда сомневающуюся в своих силах Ольгу Михайловну эта похвала приободрила.

«Теперь возьмусь за сказку», - решила она.

Любила Ольга Михайловна читать уральские сказы Бажова, и, пожалуй, больше всего нравилась ей «Малахитовая шкатулка».

«У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться собирался...»

Язык в сказе был сочный, образный, и весь сказ - богатый, русский - пришелся по душе Ольге Михайловне. Она читала о том, как хранила Настасья подарок мужа и как полюбились эти украшения зеленоглазой дочери Танюшке.

«По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову - пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, - с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво - которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:

- Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье. Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит».

Эту поэзию русского сказа и хотелось передать Богдановой. Явилась Танюшка Ольге Михайловне красавицей: никто «ни в каких землях такой красоты не видывал». Глазки - зеленые, а наряд, как ее отец любил одаривать, - голубенький с зеленым. Сидит она, перебирает отцовское подаренье и в зеркальце смотрится. И не кокетство у нее, а радость за отца, получившего малахитовые украшения от самой хозяйки Медной горы.

«Малахитовая шкатулка» имела огромный успех. В первый же день, как эта скульптура появилась в московском фирменном магазине Главфарфора в Столешниковом переулке, было продано свыше четырехсот штук. Дулёвский завод делал «Малахитовую шкатулку» тысячу за тысячей, и по-прежнему она не залеживалась на полках магазинов.

А Ольга Михайловна задумала лепить второго охотника, вернее, даже третьего, потому что второй вариант вылепила почти одновременно с первым. Поистине она чувствовала в себе огромную силу, если отваживалась на повторение недавно осуществленной темы. Ей хотелось дать образ человека целеустремленной воли. Это должен быть казах-охотник в пестром халате и войлочной шапке. Рука у него поднята, и на ней, широко расправив могучие крылья, готовый к полету, сидит беркут.

На Всесоюзной художественно-промышленной выставке в залах Академии художеств СССР и в Государственной Третьяковской галерее работы Богдановой очень понравились, и автор получил почетные предложения продать для музеев авторские экземпляры «Малахитовой шкатулки», «Маленькой хозяйки» и «Охотника с беркутом». Первая скульптура Богдановой, выполненная в фарфоре, - «Охотник с лисой» - уже раньше была приобретена Государственным музеем керамики в Кускове. На Международной промышленной выставке в Дамаске (Сирия) один любитель фарфора упросил работников Советского павильона продать ему «Малахитовую шкатулку».

Так счастливо замкнулся первый круг: когда-то маленькая девочка с потешно торчащими косичками бродила по Музею керамики в Кускове; теперь она выросла и является одним из авторов, чьи произведения находятся в этом хранилище лучшего фарфора и фаянса.

У Ольги Михайловны рождаются новые темы, возникают новые образы. Обязательно надо слепить девочку-китаянку, которая шьет гимнастерку для воина Народной армии. Можно выразительно решить драматическую сцену из русской сказки - встречу Василисы Прекрасной с Иваном-царевичем, сжигающим шкуру «царевны-лягушки». А сколько нетронутых тем в произведениях Гоголя! Почему бы не изобразить лихой украинский гопак, который танцует Черевик возле веселой Параски? Как хорошо писал об этом Гоголь в «Сорочинской ярмарке»!

Богданова вылепила и китаянку, и Василису Прекрасную с Иваном-царевичем, и гопак из «Сорочинской ярмарки».

С головой ушла в работу Ольга Михайловна. Она даже реже стала ходить к Нине Александровне Малышевой, скульптору, с которой когда-то - хоть и на разных курсах - училась в институте, а потом, после поступления на Дулёвский завод, подружилась.

На завод Богдановой приходится ездить часто: там работы выполняются в фарфоре, и за литейщицами, делающими формы, автору надо присматривать.

Взглянет на нее со стороны незнакомый человек и подумает: хрупкое существо. Она, и верно, сама похожа на фарфоровую статуэтку: маленькая, тоненькая, голубоглазая. Нездоровье часто подкашивает ее силы, и тогда Ольга Михайловна сердится, что опять неделя потеряна для работы.

Под Новый год она пошла на Центральный телеграф давать поздравительные телеграммы родным. И вдруг - вот так неожиданность! - навстречу Коля Гущин, тот самый студент со скульптурного факультета, который так уверенно сказал несколько лет назад:

- Работай в фарфоре.

Гущин увидел Ольгу Михайловну и радостно закричал:

- Оля! Богданова!

Cчастливый круг

И, не утерпев, тут же торжествующе напомнил:

- Ну, что? Кто был прав насчет фарфора?