6. Дарваз

Вот это перевал, да какой еще перевал! 
Такого высокого и узкого перевала не 
было видано, по таким теснинам и обрывам 
не было еще хожено. С большими 
трудностями и тяготами мы миновали 
опасные теснины и бездны; после сотен 
лишений и страданий мы прошли 
высокие узкие перевалы.

"Бабур - наме"

Дорога повернула на юг - к Памиру, через Дарвазские горы. "Опять дорога...- скажет читатель,- докучливый рассказчик". Я пишу о путешествии, путешествие не бывает без дорог. Дорога знакомит со страной, передает ощущение страны, ее ритмы. Дорога приносит усталость - и обновляет. Жизненные мелочи отстают - такие просторы, такое величие. Через горы тянется высоковольтная линия. Ее опоры расставлены ровной линией - они математически точны рядом с огромными первобытными массивами хребта: что им кручи и обрывы, им легко, а дороге тяжело, и она петляет, петляет и все же взбирается на перевал. На днях выпал снег. Из-под белого нежного его покрова выглядывает старый, грязный. Это неожиданно, хоть и легко объяснимо: здешние бешеные ветры несут тучи пыли. Снег лежит полосами по ложбинам, чередуясь с темной землей, напоминая шкуру зебры.

У перевала обедаем с пастухами, они в огромных красных чалмах и рыжих остроносых сапогах. Здесь "летовки" - летние пастбища колхозных стад. Бурые курдючные овцы лениво стригут траву, засыпанную маками, незабудками и низенькими ирисами всех оттенков.

Деревянные туфли из Дарваза

Спуск с перевала - только держись. Речка, рядом с которой мы начали спускаться, скоро убегает от нас, ревя и кружась, вниз, в ущелье. Дорога спускается осторожнее. Продолговатые камни, застывшие сторожевыми сурками по самому краю, призывают - осторожно!

Начинается серпантин. Грузовик одолевает поворот на 180 градусов с двух раз: завернет, дает задний ход, пока половина кузова не зависнет над пропастью и только потом берет поворот.

Спускаемся к Пянджу. Дальше дорога уже не расстанется с его зеленовато-голубыми водами.

Первая находка совсем неожиданная: "кауши" - деревянные башмаки корабликом, напоминающие сабо французских крестьян, но, в отличие от них, на трех шипах-каблуках. Они валялись за глиняным забором, заросшим травой и цветущими каперсами. Совсем новые. Выдолбить их из одного куска орехового дерева трудно, но носились они бесконечно. Для продления срока службы в каблуки забивали железные костыли: костыль сносится, его заменят - можно носить дальше. Каблуки поднимают ногу над водой и снегом. Найденные кауши - с узором, наверно, с ноги местных модниц. Они из разных пар, и можно сравнить резьбу. Схема одна и та же - параллельный зигзаг обегает подошву и ободок, а рисунок разный. Максимальное изящество достигается минимальными средствами. Похожий узор процарапан на глиняном светильнике из-под Исфары. Простота и декоративность и тут создают суровую красоту. Интересно, что кауши, бывшие в моде на равнинах лет двести назад, давно вышедшие там из употребления, "не дошли" еще до верхних кишлаков на Памире (по сведениям М. С. Андреева).

Чироки. Справа - глиняный из-под Исфары, слева - чугунный из Каратегина

В Дарвазе должны быть "рубанды" - особые парадные лицевые занавески невесты с сетчатым окошечком для глаз, встречавшиеся только здесь. Они изящно вышиты красными птицами, которые смотрят друг на друга (жених и невеста), а между ними дерево - плодородие. Птицы - древний символ счастья.

Из Ассирии через Персию и Индию они пролетели по Средней Азии и добрались до русских полотенец. На рубандах птицы разномасштабны и разномастны, но в пределах красной масти окружены они всякими узорами. В узоры попадают желтый и черный цвета.

Рубанды - принадлежность невест только из нескольких зажиточных семей, они передавались по наследству. Если вышивали новые рубанды, то обязательно по старым образцам. Они и полвека назад были редки, увидеть их мне удалось не в Дарвазе, а на выставке в Москве. Но сохранились вышивки, нашиваемые на рукава, на ворот рубахи, того же высокого мастерства, что и на рубандах. В одном дворе висел белый кушак, по которому вперемежку с цветами и листьями вышито "Слава КПСС" по-русски и по-таджикски.

Рубанд

Отсюда, из северного Дарваза, за несколько часов можно добраться через горы на юг до Дашти-Джума и дальше - до Куляба. Во всем Дарвазе встречаются ткани с вышивками разноцветных солнц, разбросанных по одному закону. Тюбетейки дарвазские похожи на кулябские, хотя в рисунке и есть различие. По новой моде верх тюбетейки от околыша отделяет бархатное кольцо.

В каждом дворе - посуда, которая своей тщательно лощеной, темно-красной до малиновой поверхностью напоминала бы краснолаковую, если б не живая лепная форма и одинаковый у всех сосудов валик вокруг горла, спускающийся с обеих сторон ручки и носика завитками наружу (бараньи рога?). Иные пропорции, чем в Гумбулаке и Каратегине: тело чуть сплющено, широкое горло кверху немного сужается, у афтобы носик без перемычки, тоньше, похож на дуло револьвера. Все это работа единственной оставшейся мастерицы. Старые горшки, привезенные еще до революции из кишлаков с афганского берега^* - того же семейства. Здесь керамика на слишком архаическом уровне, когда она слепо следует древним установлениям, а потому не может быть индивидуальной у каждой мастерицы. Однако она индивидуальна у каждого кишлака, вернее, у кишлаков одной долины.

^* (Граница по Пянджу, возникшая в результате англо-русского (размежевания 1895 года, разделила таджиков часть их осталась по ту сторону, в Афганистане.)

Афтоба из кишлака Егид

Поднимаемся еще несколько десятков километров вверх по Пянджу. Крутые горы прижимают дорогу к реке, расступаясь только при ее изгибах, и тогда зазубренной пилой выглядывают вершины хребта. Снизу видны только осыпи и каменные обрывы, по которым прочерчивают свой нервный путь оловянно-белые от злой пены горные речки; когда их переезжаешь, вода отливает фиолетовым блеском оптического стекла. Дорога прорывается через хаос огромных камней, обтянутых черной замшей лишайников. На афганской стороне к отвесной каменной стене прилеплена тропинка -на жердочках в руку толщиной, загнанных в расщелины стены, хворост, засыпанный землей. По тропинке, страшно смотреть, цепочкой двигаются люди.

Пешеходная тропинка вдоль берега

Заходим в кишлак. Вначале наши поиски были бесплодны. "Наша посуда сокращена", - смеются таджики. Лезем в кишлачок повыше. Нам обещают найти старуху мастерицу. Подождем. Пока же принесли ведро черешен: "Угощайтесь". Пытаемся спастись от мушиных орд у вращающегося паруса, специально сделанного для этого. Он отгоняет мух от колыбельки, заодно - от пристроившихся взрослых. Вода в арыке, текущем через двор, крутит колесо, оно, в свою очередь, вращает столб в рост человека, на шесте которого и укреплен квадратный парус. Старухи все нет. Пошел побродить. Шел, шел и оказался на крыше дома-ровной глиняной площадке со сжатой с боков корзиной над дымовым отверстием. В сторонке на крыше одиноко стояла огромная маслобойка. Прямо царь-маслобойка. Она достойна мадригала. Ее монументальное тело СТРОГО благородных очертаний, как гигантская сказочная луковица. В горлышко тело переходит плавно, голубиной линией. С обеих сторон - воротца маленьких ручек, отороченные валиками узора, вроде буквы Ж, в середине - отверстие для слива пахтанья. Красная, отдающая в лиловизну глина тускло поблескивает. Внутри на дне полагается быть бугорку. От него, по поверью, распространенному среди таджичек, зависит количество и твердость масла.

В некоторых местах, когда мастерица вылепит этот бугорок, женщины кладут на него руку и, глядя на горы, шепчут "хышть" - чтоб будущее масло сбивалось твердым, как камень. Магия языка, взгляда и руки должна помочь!

Горшочки с ручками - фигурками баранов. X в.

В маслобойке рождается масло. Оно идет на самые праздничные кушанья, используется при важных обрядах, входит в калым^*. Первое масло едят только в кругу семьи. По поверью, из масла и молока - реки в мусульманском раю. Нужно заручиться милостью его подательницы - коровы. Когда буренку приводят к новому хозяину, то заводят в дом, к очагу, чтобы она отогрела себе ноги и не гневалась". Над павшей коровой хозяйка причитает, как над человеком. В соответствии со своим высоким предназначением маслобойка и стоит на самом почетном месте.

^* (Калым (кстати, слово это здесь не употребляется) - понятие в горах иное, это вклад, строго регламентированный семьями жениха и невесты, для устройства свадебного угощения и первоначального обеспечения "молодых" и скромных подарков ближайшим родственникам.)

Старухи нам не дождаться. "Если гора не идет к Магомету..." - идем, точнее, карабкаемся к ней. Наградой нам афтоба тех же "кровей" - таких же очертаний и с теми же налепами, что и маслобойка. По бокам носика и ручек подымаются лихие усы из глиняной веревочки. Может быть, насечка имитирует не веревочку, а чешую змеи? Линия валика слегка волнистая. Змеек две, с каждой стороны носика, парность змей постоянно подчеркивается. А может быть, бараньи рога? Баран - животное очень почитаемое: на могилы святых - "мазары" - ставили игрушечных барашков, чтоб ночью они бодались, "веселя сердца святых". Я видел на притолоке над дверьми мазара в Ленинабаде рога горных баранов-архаров. Баран считался "райским животным", изображение его или частей его религией не возбранялось.

Принесли показать еще афтобу и два промасленных горшочка, напоминающих пузатые пивные кружки. Высокая ручка, опускаясь к верхнему краю горшочка, имеет двойной бугорок: тоже остатки стилизованных бараньих рогов. Об этом догадываешься при сравнении его с далекими предками X века из раскопок в Средней Азии, выставленными в Эрмитаже.