7. Памир. Примитивы

Добро пожаловать, гость,
            друг ты наш. 
Будь зеницей ока, друг, 
          в душе у нас.

Памирская песня

По Пянджу, между Калаи-Хумбом и Хорогом, несколько ближе к последнему, протянулся райцентр Рушан - довольно большое селение. Это уже Памир. Дальше, к востоку - поднебесные пики и могучие ледники, но их не видно; пейзаж изменился мало, стал зеленее в чуть раздавшейся долине.

В Рушане напряженный день - сдают коконы. Пока их вырастят, намаются с червями, обжорами, привередами и неженками, и не чают избавиться от них.

Подходят грузовики, с них сгружают огромные корзины голубоглазые люди в кепочках и ковбойках. Голубоглазых и в кепочках здесь немного. В равнине мужчины неразлучны с тюбетейкой.

Они "помири" - памирцы, особая ветвь таджиков, говорят на языке восточно-иранского происхождения, таджикако-западно-иранском. Мне кажется, что юсе слова их кончаются на "ци", "уц", "урц".

За заготпунктом, на берегу - крепость с квадратными башнями и стенами из бурых плоских камней. Тут была резиденция рушанского мира (эмира), наместника шутнанских шахов.

Из бурого камня и дома сельчан, и отдельно стоящие мельницы, и кладовые: приподнятые на метровых валунах усеченные пирамиды с торчащими сверху балками, маленькой дверцей, запирающейся деревянным замком, - крепостные башни в миниатюре. Все продумано, приспособлено к суровой природе. "Медленно, но верно" добирались безвестные гении, запертые в своих горах, до хитроумных открытий. Века совершенствовали их. Плотная и тесная одежда страхов, суеверий, примет, которой был стиснут ум памирца, необходимость постоянной осторожности со всеми этими нечистыми духами (ислам их не уничтожил, только переименовал и добавил своих которых нужно и задабривать и бояться. Архаичность уклада, казалось бы, должна была породить в людях косность. Наоборот, на Памире легко переходят к новым формам жизни, тянутся к учебе. Это естественно: с нищетой не жаль расставаться, а царившую здесь бедность трудно представить. Чтобы добыть кусок бумажной материи, ходили в долины, где были хлопковые поля, собирать милостыню, но не обычную - хлопком. Принесенное давали ткачу, он работал бесплатно, правда, его кормили. Зимой и это подспорье.

Кишлак в районе Рущана

Женщины и дети не видели короткого лета - они уходили со скотом на летовки, прижавшиеся к самому снегу, чтобы собрать на тамошних участках навоз: каменистая земля без него ничего не родит. Поселения здесь располагаются не дальше, чем за полкилометра от тюля, чтобы перед пахотой не трудно было перенести тяжелую корзину с навозом по глубокому снегу, телег не знали, ослов - тоже. Железной лапы не было. Железо по-настоящему пришло в горные селения в конце прошлого века, главным образом после прихода русских.

Разводить кур стали в начале этого века, потом, во время очередной эпидемии, распространился слух, что болезнь идет от кур: в них живут змеи; и бедных хохлаток побросали в воду. Собак, необходимых для охраны стад от волков, не знали. Женщина до сельпо знала толь, ко шерстяные рубахи: ни белья, ни более теплой одежды не было. "Бумажная рубаха-платье, надеваемая в день свадьбы на невесту, была редкостью и обходила много свадеб. Каждая новобрачная носила эту рубашку только три дня" (М. С. Андреев, указ. изд.).

Возвращаюсь в 1965 "год. Мы остановились у дома. Перед входом - открытые сени, вроде терраски. Потолок в них подперт деревянным столбом, на котором лежит короткая балка. И столб и балка резные. Рисунок резьбы старинный: несколько завитков, волны барашками вниз постепенно затухают к краям. Вообще резьбы много: хотелось украсить жизнь. Еще по дороге на Памир я удивился, увидев решета, в которых женщины мыли в ручье зерно: обод их был покрыт искусной резьбой. Потом я всюду встречал резьбу: на балках, дверях, каушах, деревянных мерных кружках, заменяющих весы. Особенно богато изукрашены спинки люлек-качалок. Так же по-крыты резьбой и маленькие колыбельки-игрушки.

Мельница в горах

В Рушане я спросил у председателей колхозов, съехавшихся на сессию райсовета, каких мастеров народного искусства я могу найти в кишлаках, они указали несколько плотников, они же резчики. Простые штрихи под их руками складываются в скромный и красивый геометрический орнамент. Нет стремления к затейливости, обычно демонстрирующей виртуозность автора и свидетельствующей о потере настоящего вкуса. Виртуозная затейливость, столь поощряемая некоторыми "ценителями",- большая опасность на путях народного искусства.

Захожу в дом. Со света ничего не разберешь - окон нет. В деревянном потолке ровно посередине прорублен квадратный люк. Через него виден кусочек неба, как в певевернутую раструбом вниз воронку. Образована она из нескольких квадратных рам, положенных плашмя друг на друга; так как каждая рама меньше нижележащей, то, будучи повернутыми вокруг вертикальной оси всякий раз на 45 градусов, квадраты вписываются друг в друга. В воронку сверху проходит свет, снизу - дым от расположенного чуть в стороне очага. Впрочем, достаточно дыма остается: об этом свидетельствуют черные стены и потолок. Правда, почернели они не за один год: некоторым домам за триста лет, другим меньше, счета их годам никто не ведет. Стены покрыты узором из белых пятен размером с пятнадцатикопеечную монетку, вертящимися спиралями и кругами. Ими разрисовывают дом весной, к наурузу, окуная палец в мучной клейстер. Мне сказали, что это "для красоты". Уже забылось былое магическое значение этих точек - чтобы было больше скота в доме. Точки опять лодзакоптилиеь, и стены таинственно мерцают. К следующему Новому году фон снова будет ровный и черный, можно будет декорировать новыми рисунками. Иной год фон подновляют, промазывая стены глиной. От пола остался маленький прямоугольничек под люком. С трех сторон пол поднят сантиметров на семьдесят и превращен в полати. На этих широких глиняных полатях и проходила жизнь. В одном таком доме я нашел самый загадочный сосуд за всю мою поездку. Я и сейчас не знаю, "кто он и откуда". Он был покрыт таким слоем грязи, что ее можно было снимать как отсыревшую штукатурку. Когда я отмыл его, оказался небольшой продолговатый горшочек с литровгую кружку с поджатыми кверху стенками. Когда-то у него были ручки, а может и носик, от них остались следы. Он красного цвета, кое-где прямо киноварь. С обеих сторон почти во всю высоту налеплен знак солнца - вытянутый крест с округло загибающимися против часовой стрелки концами. Между этими знаками раскиданы неровные кружки. Хозяйка, молодая женщина, не знала о горшочке ничего, кроме того, что он старый. В этом селении глиняной посуды не делают, но поблизости жили мастерицы.

Рисунок сосуда с головой быка из кишлака Ахзев

Я отправился к ним.

В маленьком кишлаке в пятнадцать дворов на терраске прокопченного дома молодой человек в нейлоновой рубашке и "мокасинах" слушал транзистор. Он оказался студентом геологического института, приехавшим навестить родителей. Терраска была оклеена картинками из "Огонька", "Советского экрана" и "Польши". Я объяснил ему цель моего прихода, и он немедленно мобилизовал младшее поколение на поиски. Мы начали обрастать народом. Пришел студент музучилища. несколько девочек в школьных форменных платьях и шароварах, учитель, державший в руках шевелящийся картуз - в нем был только что пойманный выводок куропаток. Наконец, пришла женщина и принесла... тяжелый грушевидный кувшин с большой ручкой сзади, спереди у него очень условная голова быка: продолговатый выступ с двумя рогами. Женщина подтвердила, что это рога быка. Просто неолит. "Прервалась связь времен"...

Принесли еще несколько кружек, горшочков черного цвета, достаточно грубых, без украшений. Я показал свою "киноварную загадку" из Рушана. "Можем, - говорят,- сделать такую, поживи здесь неделю, сходим за глиной вон туда,-показывает куда-то под облако,- и сделаем, какой хочешь". Во-первых, у меня не было в запасе недели, а во-вторых, здесь обещания не равны осуществлению. Поэтому я попросил хозяйку горшка - она отрекомендовалась его автором, что, как скоро выяснилось, истине не соответствовало,- нарисовать на нем тот узор, который собирается она изобразить, если получит заказ на посуду с орнаментом. Она веяла синий карандаш и покрыла весь бок кувшина с быком очень сложным и красивым рисунком, не имеющим, однако, ничего общего с архаичными налепами на красном сосуде а, скорее, напоминающим вышивки.

Горшочек с налепами из Рушана

Женщина она молодая. Посуду, наверно, с налепами здесь не производят давно, и она их не знает. Своим рисунком она хотела доказать мне, какие красивые может делать вещи.

Кроме керамической посуды принесли несколько "сип-так" - корзиночек очень аккуратного, мелкого-мелкого плетения, из древесины арчи. Корзиночки были примерно одинаковой луковичной формы, но разного размера. На них бывают орнаменты из фигурок горных козлов, но мне попались старые, потемневшие, если и были на них изображения, сейчас их не разглядеть.

Снова на юг по Хорогскому тракту. Слева горы, справа река Пяндж. Опять горы зажали реку, и она ревет, стремясь скорей прорваться и Рушану, разлиться, передохнуть и поблаженствовать. По каменному боку горы скользит, обгоняя нас, тень самолета.

Переезжаем через небольшую речку и останавливаемся в маленьком кишлачке Пасхуф (Нижний Хуф).

В Хуф, классическую "страну примитивов", как писал Андреев, я попал случайно. Я не знал, что она классическая.

Вечером я зашагал по узкой долине речки Хуфиндз. На полдороге меня нагнал привегливый человек с маленьким узелком, и дальше мы шли вместе. Я расспрашивал, он рассказывал. Так мы проделали восемь километров вперед и одновременно один километр вверх. Снизу Хуф не виден, только когда подойдешь ближе, его выдают молодые тополя да звуки радио над долиной. Мы вошли в селение. Стемнело. Зажглись огни. Электрические! Конечно, я ночевал в доме своего попутчика - колхозного счетовода, окруженный заботой, как вернувшийся с войны брат.

В новом доме были крашеные деревянные полы, стояли стол и стулья из магазина. Это в Хуфе, где еще недавно воду кипятили, опуская в нее разогретые камни, где котлом для варки пищи пользовались по очереди, носили из дома в дом, где желавший иметь нож должен был сходить за тридцать верст в Рушан. сам выплавить там железо, потом принести выплав и уголь кузнецу и получить наконец нож, которому, однако, очень далеко до булатного.

Утром мой хозяин передал меня по эстафете местному радисту, принявшему на себя роль опекуна.

Тени противоположных вершин медленно уползали с западных склонов. Когда-то границы этих теней были и часами и календарем. Яркое, но нежаркое солнце залило поля, долины и группки домов у монолитов скал. Каждый из этих домов похож на музей - целый мир корзин, дерева и шерсти. Корзины, кошели из ивовых прутьев с круглым верхом и двумя ручками-помочами, как у ранца; огромные, метра в полтора высоты, средние, совсем маленькие, валялись повсюду. Каждый имел свое назначение. На приступках стояли сиптаки всех величин.

Дерево. Резное, долбленое. Рассохшееся, посеревшее и потемневшее от времени и службы - миски, тарелки, ложки, кружки, корыта, ведра, прялки, сохи, прокопченные потолки, столбы и балки.

Шерсть. По преданию, давным-давно овцу спустили на облаке два ангела. Могут показать место, где это случилось. Все, связанное с овцой, чисто и свято. В больших сосудах, слепленных из овечьего навоза, хранили муку.

Овца раньше обеспечивала хуфцев всей одеждой, на мясо ее забивали только в исключительных случаях.

Дорога в горный кишлак

Сейчас платье больше покупное. Из шерсти черно-белые полосатые паласы на полатях, веревки, черные и красные искусственные косы (точнее, косоплетки) для женщин, домотканая одежда, перчатки и носки - "джурабы" (у джураб пятку не вывязывают - формой они напоминают вытянутый сачок, но теперь входят в моду носки с пяткой). Последние уже принадлежат не этнографии, а искусству. Джурабы я увидел в Душанбе - единственный вид народного прикладного искусства, который завоевал признание. Студенты с Памира завезли их в столицу, и здесь они вошли в моду.

На солнышке у ручья сидели на корточках с десяток женщин в одеждах из поблекшего ситца, косы их были завиты винтом, они вязали за разговорами джурабы.

Традиционные джурабы.

Джурабы красивы. Бывают они трех размеров: до середины голени, до колена, и огромные, как охотничьи сапоги, и восьмидесяти рисунков. Оговорюсь: все восемь-десять я увидел только в Москве в таблицах к интересной брошюре того же М. С. Андреева "Орнамент горных таджиков верховьев Аму-Дарьи...". У таджиков талант к преображению конкретных образов в стилизованный орнамент^*. Рисунки и на домах и на придорожных камнях близки к детским или неолитическим. Они и образны и условны. На джурабах рисунок канонизирован, введен в ритм и приведен к свойственной вязанью геометрии. Когда узнаешь название узора, посмотришь потом на джурабы - даже трудно представить, что можно изобразить по-другому. Еще недавно егарухи видели в узорах те предметы, название которых они сохранили: вывязывая, например, узор "одом" (человек), могли указать, где руки, где ноги, где тело. Все каноны в голове не удержать, они закрепляются набором образцов на тряпочках - своего рода иллюстрированный каталог. Его берегли многие женщины.

^* (Стилизация - подчинение художественного реалистического изображения условным, орнаментальным формам. Стилизация - неотъемлемая часть прикладного искусства. На Востоке она имеет особую почву. Ислам запрещал изображение животных и людей, они - реальная опасность идолопоклонства: напоминают языческие божества, человекоподобные или звероподобные. Было придумано религиозное обоснование этого запрета: нарисованные люди и звери потребуют на том свете душу у их создателя, художника, а душу дает только аллах. Практически запрет обходили. Книги, недоступные взгляду простых людей, наполнены изумительными реалистическими миниатюрами, а дворцы - портретами повелителей и приближенных.)

Узоры изображают следы (куропатки, ящерицы, медведя, волка, лисы), животный мир (петуха и курицу, воробья, скорпиона, змею), части тела (коготь барса, крыло мухи, грудь сокола, ласточкин хвост), окружающие растения (горох, одуванчик, плакучую иву, чинару), предметы обихода (чайник-кумган, рукоятку меча, ножницы), куклу (тот же рисунок человека), узор с колыбели или ковров, мифологические образы (дракон, лук Рустема). Иногда на узорах встречались вещи совсем странные: стилизованная схема полей селения Цовид. В найти дни многие узоры забыты.

Современные джурабы

Обычно цветные поперечные полосы орнамента джу-раб чередуются с белым фоном. Цвета яркие - винно-красный, изумрудный, черный, оранжевый, но звонче всех - васильковый. Попадались джурабы со сплошным узором от верха до носка. У них рисунок посередине чулка менялся, менялся и цвет: коричнево-рыжая гамма уступала место серой, колорит же оставался сдержан-ным. Может быть, такого типа джурабы более тради-ционны.

Джурабы носят круглый год. Зимой мужчины (они больше бывают на улице) натягивают по нескольку пар под кожаные сапоги на мягкой подошве без каблуков. Раньше сапоги совали в деревянные галоши, а сейчас надевают резиновые. Хуфские джурабы особенно ценятся. В Рушане. как и в других местах на Памире, их делают много, это был здешний "экспортный" товар, хотя овец было мало, и злые языки уверяли, что рушанцы добавляют "к овечьей шерсти конскую и даже собачью. На хуфцев же такой навет не мог распространиться, у них было полное алиби: в их долине не было собак. Что же касается красок, то до недавнего времени некоторые хуфцы готовили сами, а другие выменивали у проезжих торговцев. Теперь их заменил линючий и грубый анилин.

Посуда из Хуфа

Керамика имелась в каждом доме в виде маленьких горшочков разных видов для разных нужд.

Посуду делали женщины на леговках, где была подходящая глина. Глину смешивали с козьей шерстью. Положив на землю плоский камень, на нем сначала лепили дно, потом наращивали будущие стенки (валиками). Заметьте, не вытягивали из одного куска вверх (так делают только самые крошечные горшочки), а налепливали - это проще. Размяв валик в стенку - прилепливают следующий. Камень под сосудом не поворачивают- даже этот первый шаг к гончарному кругу еще не сделан. Посуду украшают примитивными шишечками - "грудками". Если их две - лепят рядом, три - треугольником, четыре - ромбом. Обжигают в костре или в кухонном очаге. Обжиг слабый, отчего черепок непрочный. Многие сосуды треснули и стянуты проволокой. Пока это только зародыш ремесла, но он ее успеет родиться, вырасти и созреть до искусства: в сельмагах полно фабричной посуды.

Вот мы и увидели путь мастерства женщин в керамике - от Хуфа до Дашти-Джума, от примитивнейшего ремесла до вершин народного творчества, правда, в обратном порядке - как если бы смотрели киноленту с конца. Мы забирались внутрь страны и в глубь истории.

Слово о хуфских (мастерах будет неполным, если я не скажу о местном кузнеце Устояе Раимове.

На всех хуфских женщинах ожерелья местного производства: несколько рядов черных бусинок "(крупного бисера) с белыми и красными бисерными же цезурами. Одна красавица была наряжена в бусы из серебряных шариков и бирюлек с зернью, вроде кулябских, нанизанных вперемежку с черными и желтыми крупными бусами. Это работа Раимова. Но меня заинтересовали другие его изделия.

В одном доме на столбе висел странный железный предмет: крест на крест, амулет на амулет - красивая и совершенно непонятная вещь. Оказалось, что это ключ от дома. В деревянном бруске замка, вернее, части засова, имелся глубокий паз, точно отвечающий ключу. У каждого ключа - свой уникальный иероглиф. Замки и ключи очень ценятся, их почти не осталось, работа эта трудоемкая.

Наверно, такие замки скоро выйдут из обихода, ключи хорошо бы сохранить как необычные образцы кузнечного искусства.

Кузнецов было мало, они пользовались особыми правами, ибо они были представителями "железного века", в который Памир вступил с большим запозданием. Совсем недавно выплавка железа окружена была почетом и сопровождалась обрядами, как и изготовление гончарной посуды: и жертвенные курения патрону кузнецов пророку Дауду (Давиду), и бесчисленные "табу", счастливые и несчастливые дни, и все прочие проверья и колдовские действа", с той лишь разницей,что на этот раз волхвовали мужчины.

С грустью прощаюсь с хуфцами и с их долиной, с зажавшими ее кояжами. Нанизываю на проволочный круг горшочки, кружечки и трогаюсь вниз. Пробираюсь сквозь стадо бурых овец, направляемых добродушнейшими с виду псами. Добрались все же собаки до Хуфа, видимо, автомобили пробили им сюда дорогу. Еще поворот - и Хуф скрывается за скалой.

Самолет летит в Душанбе над той же дорогой по-над Пянджем, сверху река кажется тоненькой серебряной нитью елочной канители. Теперь видны грозные хребты мутно-лилового цвета. Кажется, что зубчатым спинам хребта, исполосованным снегами, нет числа и края. Но и они кончаются.

Прощай, Памир!