Глава IV. Распространение турецкой керамики XVI-XVII веков и ее связи с керамическим искусством других стран

Высокий уровень развития турецкой керамики конца XV - начала XVII в. был достигнут, как уже отмечалось выше, главным образом благодаря двум важным факторам - тесной связи со всем искусством Османского государства этого периода, переживавшим подъем, и интенсивному использованию достижений соседних стран в области керамического дела. Именно сочетание собственных принципов орнаментики, сюжетов, композиций с заимствованными формами, типами, колоритом обеспечило ей большую художественную значимость.

Но, окончательно сформировавшись как вид искусства, выработав характерные черты и особенности, керамика в Турции не стала замкнутой и обособленной областью, не ограничилась рамками внутреннего, узкого потребления и сбыта, хотя в основе своей она была не бытовой, а своего рода парадной, подобной итальянским "piatti di ротра". Уже примерно с середины XVI в. начинается ее постепенное распространение. В ряде случаев это выражалось в прямом воздействии на керамическое дело соседних и более отдаленных стран, но его формы и степень, естественно, оказывались неодинаковыми и определялись конкретными историческими условиями.

Этот вопрос, интересный в плане общего взаимодействия художественных культур, до сих пор недостаточно изучен. В исследованиях ему обычно уделяется мало места, и освещается он весьма односторонне, преимущественно в плане вывоза изникских изделий на Запад^*. Между тем ясно, что эта проблема значительно сложнее. Очевидно, ее следует рассматривать в определенной последовательности, прежде всего, исходя из бытования керамических изделий в пределах собственно Османского государства, а затем уже - из проникновения их в соседние и более отдаленные страны. Едва ли не самым характерным примером "внутреннего" распространения явилась Сирия, где сначала имитация изникских изделий, а потом их творческая переработка способствовали появлению великолепной керамики, отмеченной переносом некоторых изникских элементов, местной, удачной их интерпретацией, и гармоничным сочетанием того и другого. Дамасские керамические изделия это, действительно, "самый нежный и благородный росток" Изника.

^* (A. Moschetti, Delle maioliche dette "Candiane", "Bolletino del Museo Civico di Padova", t. VII, 1931; F. Sarre, Die Fayertcen von Nicaea und ihr Export nach dem Abend I and, "Pantheon", Bd. 24, 1939; A. Lane, Jhe Ottoman Pottery of Isnik, p. 278-280; A. Lane, Later Islamic Pottery, p. 58-60.)

Учитывая историческую обстановку, можно предположить в качестве другого направления вывоза продукции Египет и страны южного Средиземноморья. Как известно, Египет имел устойчивые традиции керамического дела, восходящие еще к периоду раннего средневековья. Одну из его особенностей, в частности, составляет преобладание бытовой керамики над архитектурной. В значительной мере это объясняется спецификой развития египетской архитектуры и строительного дела: почти единственным облицовочно-декоративным материалом служил камень и в изразцах, по-видимому, особой необходимости не было. Так продолжалось примерно до середины XVI в. Завоевание Египта и Сирии турками в 1516-1517 гг. вызвало некоторые перемены в зодчестве, воспринявшем ряд турецких элементов. В их числе оказалась и практика декорирования зданий изразцами. Вряд ли приходится сомневаться в том, что первоначально для возводившихся зданий турки использовали не местные изразцы, производство которых еще не было налажено, а сирийские, учитывая географическую близость Сирии. Так, сомнительно относить к местному производству изразцы, украшающие мечеть аль-Азхар в Каире (XVI в.) - квадратные и трапециевидные плитки бордюров или фризов со столь характерным для Дамаска и Изника рисунком из фестончатых трилистников и белых арабесок резервом внутри^*. Столь же сомнительно считать собственно египетскими и другие, ныне известные фрагменты изразцовых панно и фризов, орнаментика и цветовая гамма которых удостоверяют их изникское происхождение^**.

^* (G. Wiet, Album du Musee Arabe du Caire, Le Caire, 1930, pl. 70. Ср. также идентичные изразцы VГ 1147, 1154, 1156, 1487 из собрания Эрмитажа. )

^** (G. Wiet, op. cit., pl. 72; A. Bahgat, M. Massoul, La ceramique musulmane de I'Egypte, Le Caire, 1930.)

Использование привозной дамасской или изникской керамики должно было все же иметь свои пределы, хотя бы из-за нерентабельности и сложности дальних перевозок изразцов, и поэтому, так же как и в Сирии, турки, очевидно, пошли по пути создания местного производства. Известно несколько изразцовых панно, происходящих из различных архитектурных сооружений. Композиция этих панно отличается сочетанием турецких и собственно местных элементов, а точнее - претворением чисто турецких на местной основе. Таково вертикальное панно из Музея мусульманского искусства в Каире^*. В его схеме кайма, состоящая из нескольких полос с обычным рисунком из зубчатых листьев, цветов и стеблей, переданных резервом по белому фону, обрамляет стрельчатую арку. В верхней части, на фоне белых арабесковых узоров, помещен план Каабы, окруженный тюльпанами, бутонами роз и крупными цветами.

^* (M. Mostafa, Museum of Islamic Art.)

Нетрудно заметить, что все они, равно как и композиция в целом, имеют прямые аналогии в турецком материале. Но манера передачи деталей рисунка какими-то, подчас трудноуловимыми оттенками отличается от прототипов. Об этом говорят, в частности, несколько иные очертания и даже пропорции традиционных зубчатых листьев, иные формы тюльпанов и некоторых других цветов. Аналогичный перенос элементов орнаментики явственно ощущается на фрагменте другого панно из того же собрания^*. Хотя в его оформлении доминируют те же мотивы - мелкие зубчатые листья, цветы на тонких стеблях, но трактованы они в местной манере, а основу построения составляет типично египетская круглая арка с подвешенным на трех цепях фигурным медальоном.

^* (A. Bahgat, M. Massoul, op. cit., pl. O 138.)

Наконец, можно указать и на копии известных панно из Багдад-Кёшка в стамбульском дворце Топ-Капу (с фигурами "цилиней" и птицами), выполненных местными мастерами для каирской мечети Аксункур аль Фарикани аль Хабаши (1669 г.)^*.

^* (K. Erdmann, Neue Arbeiten, S. 212.)

Сходные явления переноса и использования на местном материале привнесенных элементов орнамента прослеживаются отчасти и в других областях Северной Африки - Алжире и Тунисе, которые также были завоеваны турками в первой половине XVI в. Правда, учитывая в целом не очень значительную роль, которую эти области играли в системе Османской империи, трудно предположить, что изразцовое панно, по-видимому XVII в., происходящее из Туниса, - свидетельство развитого местного производства^*. В его декорировке явственно проступают несколько необычно трактованные растительные мотивы Изника. Но по одному памятнику, который к тому же мог быть привезен из соседнего Египта, затруднительно строить широкие обобщения.

^* (G. Marcais, L'Exposition d'Art musulman d'Alger, Paris, 1906, pl. XI.)

В целом распространение турецкой керамики в Египте и Северной Африке было весьма ограниченным и вероятно затронуло только производство изразцов. Правда, нет еще уверенности в том, что такое влияние было непосредственным, а не опосредованным благодаря сирийскому производству. Во всех же других известных случаях, - когда это касалось самих областей Османской империи, и когда турецкие изделия попадали в соседние страны, - характер влияния был иным и оно ощущалось почти исключительно на предметах утвари.

Ввоз турецкой керамики в те или иные области Османского государства и бытование ее там проходили разными путями и обусловливались различными причинами. Об этом, в частности, свидетельствует подъемный материал проведенных за последние 10-15 лет археологических исследований нескольких пунктов на территории Румынии (район Бухареста, Яссы, Тырговиште, Сучава, Хирлау, Пятра Неамт)^*. В данном случае обращает внимание не только большое количество, но и широкий хронологический диапазон, а также типологическое многообразие находок, включающих почти все известные варианты сосудов. Многие из них, обнаруженные в виде фрагментов, а иногда почти целыми, обладают высокими художественными достоинствами. Пропорциональность формы и роспись по кобальту резервом, в стиле раннего Изника, отличают кувшин из раскопок в Сучаве^**. Законченной по исполнению предстает декорировка фрагмента блюда (Яссы), выдержанная в лучших традициях второй половины XVI в.^*** Интересен как позднее повторение прототипа и высокий поддон чаши XVII в. (Тырговиште)^****. Репертуар находок заключают части изразцовых плиток, большинство которых расписано лотосами, розами и зубчатыми листьями, т. е. опять-таки в манере, обычной для Изника второй половины XVI - первой половины XVII в.^*****

^* (Сб. "Bucuresti de Odinioar&", Bucureijti, 1959; С. Nicolescu, Ceramica otomana de Iznik din secolele XVI-XVII gasita in Moldova, "Arheologia Moldovei", t. V, 1967; C. Nicolescu, Ceramique ottomane des XVI^e et XVII^e siecles dans les Pays Romains, "Studia et Acta Orientalia", V-VI, 1967; A. Andronic, Ceramica otomana, descoperita la Iasi, "Studii si cercetari de istorie veche", t. 19, Nr 1, 1968.)

^** (C. Nicolescu, Ceramiqae ottomane, fig. 1.)

^*** (C. Nicolescu, Ceramica otomana, p. 294, fig. 6.)

^**** (C. Nicolescu, Ceramique ottomane, fig. 4.)

^***** (C. Nicolescu, Ceramica otomana, p. 297, fig. 8, 9, 10.)

Отмеченные выше характерные особенности всего комплекса находок показывают длительность и систематичность ввоза. В известной мере этому способствовала географическая близость Валахии и Молдавии к метрополии, но основной причиной послужило то, что упомянутые пункты были местоположением княжеских дворов. Здесь, в дворцовых комплексах крупнейших валашских и молдавских феодалов, которые находились в вассальной зависимости от султана и были связаны со стамбульским двором, естественно сосредоточивались предметы роскоши, а в их числе и художественная керамика.

Описанным материалам не уступают по своей научной значимости и уже упоминавшиеся выше результаты раскопок, проведенных в 1955-1956 гг. в Софии^*. Они дали около ста фрагментов посуды, представляющей все известные группы, начиная с изникской конца XV - начала XVI в. и кончая кютахийской XVIII в. Большое число их, обнаруженное в одном месте, различный уровень художественного исполнения - от сравнительно просто оформленных до отмеченных высоким мастерством - показывают, что и здесь имел место не просто случай единичных покупок, а бытование привезенной посуды на протяжении долгого времени. Но, в отличие от румынских материалов, находки в Болгарии были сделаны на месте турецкого квартала города. Внутренняя политика султанского правительства предполагала известное заселение турками завоеванных областей. Мало ассимилируясь с коренным населением, турки, как правило, жили среди него компактными массами и составляли прослойку привилегированной части населения городов. Очевидно, что именно в их среде и находили сбыт привозимые из близлежащей Малой Азии предметы керамической утвари. Местное же гончарное производство, как о том свидетельствуют существующие памятники, сохранило свою самобытность, и, по сравнению с другими видами декоративного прикладного искусства, почти не восприняло турецких элементов.

^* (М. Станчева, Турски фаянс, стр. 111.)

Еще одним направлением вывоза стали в свое время Крым и Кавказ. Как известно, Крым был завоеван турками в 1475 г., и Крымское ханство признало сюзеренитет султана, став в вассальную зависимость от Османской империи. Турки создали на территории полуострова опорные пункты и установили в Крыму обычное административное деление. В бывшей генуэзской Кафе (нынешняя Феодосия) был учрежден санджак, а в горной части Крыма образован округ, включавший бывшие владения местного княжества Феодоро - Мангупа и часть генуэзских колоний юго-западного Крыма^*. Вероятно, продолжали до некоторой степени сохранять определенное торговое значение и некоторые другие пункты, особенно на побережье - например, Каламита, а также Старый Крым (Солхат), Бахчисарай - во внутренних районах полуострова.

^* (Г.-Э. Тунманн, Крымское ханство [Симферополь], 1936, стр. 23; М. А. Тиханова, Дорос-Феодоро в исто рии средневековою Крыма, "Материалы и исследования по археологии СССР", № 34, 1953, стр. 332.)

Все эти обстоятельства, а также непосредственная географическая близость к Османскому государству способствовали проникновению турецкой керамики и в Крым. Фрагменты турецкой керамики в разное время обнаруживались в нескольких пунктах Крыма. Эски-Кермен и Каламита, Мангуп, Чуфут-Кале и Старый Крым, Феодосия - вот далеко не полный, только по данным проведенных раскопок, перечень таких пунктов. Однако материал, происходящий из них, при всей фрагментарности - в буквальном и переносном смысле слова - не отражая реального количества привозных вещей, отчасти позволяет представить характер проникновения.

Фрагменты керамики из раскопок на территории Румынии. Изник. Первая половина XVI - первая половина XVII в.

Раскопки 1951-1952 гг. на цитадели старой Кафы в Феодосии, хотя и преследовали цель раскрытия могильников античного и раннесредневекового времени, дали неожиданный, но важный результат. В числе прочих предметов там было найдено несколько небольших фрагментов изникских изделий начала - первой половины XVI в.: бортики чаш, ручки от кувшина, части других сосудов и т. д.^* И хотя по этим фрагментам легко установить типы изделий, что, таким образом, говорит о целой группе, а не о случайном привозе одного-двух предметов, однако утверждать на их основании систематичность и предполагать примерный объем ввоза пока преждевременно. Но существование его оказывается несомненным, как и самая ранняя граница этого импорта - начало XVI в.

^* (Первоначально фрагменты находились в Феодосийском историко-краеведческом музее, а ныне переданы в собрание Эрмитажа.)

В связи с феодосийскими находками нужно рассматривать и следы той же группы, обнаруженные в Старом Крыму. По сравнению с пунктами побережья и Бахчисараем, Старый Крым, казалось бы, должен был быть в стороне от основной линии ввоза турецких изделий. Исторические судьбы этого города были таковы, что после переноса столицы Крымского ханства в Бахчисарай, Старый Крым быстро утратил прежнее значение. Тем более может считаться значительным открытие среди подъемного материала, собранного в Старом Крыму, маленького обломка сосуда, покрытого кобальтовым узором по белому ангобированному фону. Несмотря на малые размеры фрагмента, не превышающие 1,5 X 1,5 см, характер его узора - синие тупые уголки - позволяет рассматривать его как часть кувшина изникского производства начала XVI в. В дальнейшем импорт изникских изделий в Крым продолжался, на что указывают находки в нескольких местах фрагментов середины - второй половины XVI в.

Старый Крым в этом смысле не представлял исключения, поскольку сравнительно недавно там было найдено изникское блюдо второй половины XVI в. Оттуда же происходит и небольшой (2,6 X 4 см) обломок, реконструируемый по покрывающей его с обеих сторон росписи как часть борта изникского блюда середины - второй половины XVI в. В 1950 г. при раскопках Каламиты был обнаружен обломок сосуда, величиной примерно 4,5 X 5 см, покрытый бело-синим арабесковым узором резервом по сплошному красному фону - композиция, а главное расположение тонов, сравнительно редкие на керамике Изника. Характер орнамента и его размещение на обломке напоминают подобную же роспись кувшина из собрания Музея Виктории и Альберта^*. Хотя толщина стенок этого сосуда, датируемого А. Лейном второй половиной XVI в., неизвестна, толщина фрагмента из Каламиты, достигающая 1,6-1,8 см, кажется необычной. То, что фрагмент - часть стенки на переходе тулова к горлу, устанавливается без особых затруднений, учитывая, тем более, полную идентичность рисунка с росписью упомянутого кувшина. Фрагмент позднего, примерно середины XVII в., блюда был найден и при раскопках в Эски-Кермене. Но наиболее богатый материал представляют раскопки Мангупа.

^* (A Picture Book of Turkish Pottery, London, 1929, pl. 2.)

Археологическое изучение этого пункта, как известно, началось еще в 50-х гг. прошлого столетия А. С. Уваровым, а в дальнейшем продолжено Ф. А. Бруном. Однако турецкий керамический материал, открытый там, стал известен только по результатам работ Р. Х. Лепера, проводившихся в 1912-1914 гг.^* Первой находкой, сделанной в районе мангупской базилики, оказалось тулово бутыли, относящейся к поздним изникским изделиям середины XVII в.^** Такая атрибуция устанавливается исходя из особенностей росписи, несколько небрежной, исполненной грубым темным контуром, сравнительно примитивной по содержанию, т. е. несущей в себе все признаки того периода в истории производства. Типологически бутыль близка к некоторым аналогичным по форме, что позволяет реконструировать ее первоначальный вид^***. В 1938 г. раскопки были продолжены экспедицией М. А. Тихановой, А. Л. Якобсона и Е. В. Веймарна; в результате археологических исследований была обнаружена целая группа фрагментов изникских изделий разного времени^****.

^* (М. А. Тиханова, ук. соч., стр. 334.)

^** (Ныне находится в собрании Эрмитажа.)

^*** (E. Kuhnel, Islamische Kleinkunst, S. 159, Taf. 119. Вероятно, только по недоразумению бутыль фигурирует как образец позднесредневековой (XI-XII вв.) поливной керамики Херсонеса (Херсона) в статье Д. Л. Талис ("Труды Государственного Исторического музея", вып. 37, 1960, стр. 133, рис. 1, № 3), где она названа кувшином и воспроизведена в перевернутом виде.)

^**** (М. А. Тиханова, ук. соч., стр. 347, 348, рис. 11.)

Среди них заслуживает внимания лишь описанный, но не воспроизведенный в отчете М. А. Тихановой "обломок кувшина из белой глины с подглазурной росписью кобальтом и золотом дамасской работы XV-XVI вв."^* По-видимому, только непосредственное ознакомление с фрагментом позволило бы правильно его атрибутировать, так как сочетание кобальта и золота несвойственно, как известно, керамике Дамаска. Скорее всего, обломок должен быть частью изникского кувшина середины - второй половины XVII в., когда применялось надглазурное золочение.

^* (М. А. Тиханова, у к. соч., стр. 347. По имеющимся сведениям, материалы раскопок 1938 г. сосредоточены в фондах Бахчисарайского дворца-музея, и в их числе, вероятно, указанный фрагмент.)

Кроме этого фрагмента, среди найденного материала выделяется часть позднего изникского блюда приблизительно второй половины - конца XVII в. В пользу такой датировки говорят значительная толщина, небрежная роспись, толстый черный контур и упрощенная трактовка узора борта в виде полурозеток и длинных заостренных овалов^*.

^* (Фрагмент мангупского блюда аналогичен двум блюдам из собрания Эрмитажа (VГ 188, 841), относящимся ко второй половине XVII в. В связи с этим определение М. А. Тихановой, основанное на мнении Э. К. Кверфельдта о датировке фрагмента XV в. и его трапезундском происхождении, не может быть принято.)

Последующее изучение Мангупа было продолжено после Великой Отечественной войны Е. В. Веймарном. Раскопки дали, в частности, около двухсот фрагментов различных изделий - кувшинов, чаш, блюд и т. д., большая часть которых относится к поздней изникской группе, хотя иногда встречаются и отдельные образцы конца XVI-начала XVII в. Количество и многообразие фрагментов, обнаруженных в одном и том же месте, на сравнительно небольшой территории позволяют сделать вывод, что турецкая керамика появлялась в Мангупе отнюдь не спорадически. При этом необходимо учитывать и то, что археологические исследования, проводившиеся там, не преследовали специальной цели поисков именно турецкой керамики, а были направлены на изучение гораздо более ранних периодов, и найденные фрагменты являлись своего рода "побочным продуктом". Но даже этих находок достаточно, чтобы утверждать в известной мере широкий характер ввоза турецких изделий в Мангуп. Количество и качество мангупского материала быть может дает основание подкрепить высказанное М. А. Тихановой и основанное на сообщениях авторов XVI-XVII вв. мнение о большом значении Мангупа даже в поздний период. Указывая на то, что "город в конце XVI в. был почти разрушен...", М. А. Тиханова считает, что "до середины XVII в. он не потерял своего значения как крепость"^*. Учитывая массовые находки поздней утвари, вероятно, правильнее было бы предположить, что Мангуп сохранил и какое-то экономическое значение.

^* (М. А. Тиханова, ук. соч., стр. 333.)

Археологическое изучение Мангупа впервые открыло богатый и интересный материал, значение которого важно для выявления еще одного пути распространения турецкой керамики. Вряд ли приходится сомневаться в том, что подобные же изыскания в других местах Крыма, особенно в турецких опорных пунктах по побережью - Феодосии, Евпатории (Гёзлев), Керчи (Еникале) и многих других дали бы не менее, если не более богатый и разнообразный материал, который позволил бы многое уточнить в этой интересной проблеме. В частности, нет сомнений в том, что раскопки в таком пункте, как Евпатория, где в течение нескольких сот лет находилась крупнейшая на территории Крыма турецкая крепость Гёзлев, могли бы дать важные результаты.

Нельзя, очевидно, не учитывать и других мест, изученных или еще не изученных в археологическом отношении - они всегда могут таить неожиданные находки. Достаточно указать на Старый Крым, где был найден упоминавшийся фрагмент раннего изникского кувшина или на Эски-Кермен, который, как известно, полностью прекратил существование в 1299 г., будучи совершенно разрушенным набегами татаро-монголов Ногая^*. Однако именно в нем была найдена часть блюда второй половины XVII в., находящаяся ныне в собрании Бахчисарайского дворца-музея. При раскопках 1963 г. в Керчи, наряду с прочими вещами обнаружили и турецкое блюдце^**. Следовательно, возможности открытия все новых и новых образцов находятся в прямой зависимости от дальнейших археологических исследований полуострова.

^* (М. А. Тиханова, ук. соч., стр. 329.)

^** (И. Б. Зеест, А. Л. Якобсон, Раскопки в Керчи в 1963 г., "Краткие сообщения Института археологии АН СССР", № 104, 1965, стр. 66. А. Л. Якобсон датирует блюдце XVI-XVII вв.)

Распространение изникской керамики в северном Причерноморье не могло ограничиться только Крымом. Она должна была попадать и в район

Азова, подобно Крыму, присоединенного к Османской империи еще в 1475 г. Как известно, турки учитывали его большое стратегическое значение и построили в этом месте сильную крепость. Но не меньшее значение придавалось Азову как центру торговли, через который осуществлялись торговые связи Османской империи со странами Восточной Европы и и в первую очередь с Россией.

Фрагменты керамики из раскопок на территории Крыма и Азова. Изник. Вторая половина XVI - первая половина XVII в.

В течение всего XVI в. Азов оставался фактически неприступным форпостом турок на южных границах России; борьба за него в дальнейшем стала одной из важных проблем и Османской империи, стремившейся сохранить его в своих руках, и России, которой необходимо было обеспечить выход к морю. Начиная с 1637 г. Азов последовательно переходил от Турции к России и обратно, вплоть до 1736 г., когда крепость окончательно отошла к России. Тем не менее торговая деятельность в том районе существовала все это время, и ввоз керамических изделий в числе других товаров был более чем вероятен.

Археологическое обследование Азова проводилось в масштабах, меньших чем в Крыму и, в частности, экспедиция 1935 г. не обнаружила турецкой керамики^*. Правда, при этом нужно учитывать, что целью экспедиции было фиксирование архитектурных сооружений (стен и ворот) гораздо более раннего времени - генуэзской Таны, в то время как место, где была расположена сама турецкая цитадель и где возможны были бы находки, специально не изучалось.

^* (Отчет об этой экспедиции (рукопись) находится в архиве Ленинградского отделения Института археологии АН СССР.)

Исследования последних лет дали новый подъемный материал, среди которого оказалось значительное количество фрагментов керамической утвари, датируемой XVI-XVIII вв. и включавшей изделия Изника и Кютахьи. Большинство их расписано в стиле часто повторяющихся известных композиций. Такова, например, часть блюда изникского типа с традиционным для второй половины XVI - первой половины XVII в. орнаментом из синих тюльпанов и мелких цветов на темно-зеленых стеблях^*.

^* (Инв. № Азовского историко-краеведческого музея КЯР 266.)

Не исключено, что фрагменты турецкой керамики могут быть обнаружены и во многих других, некогда опорных пунктах турок в северном Причерноморье и Приазовье.

Кувшин. Изник. Первая половина XVI в. Из раскопок на территории Северного Кавказа

В отличие от Крыма, Кавказ и его Черноморское побережье лишь частично находился в зависимости от Османской империи, будучи объектом постоянных конфликтов между Турцией и Ираном. Очевидно поэтому ввоз керамических изделий в эти области был более ограниченным.

Одной из первых находок турецкой керамики на Кавказе оказался хорошо сохранившийся кувшин (теперь - в собрании Государственного Исторического музея в Москве). Он был обнаружен Д. Сизовым в 1889 г. при раскопках небольшого могильника у станицы Раевской, недалеко от Новороссийска^*. Обращает на себя внимание высокое качество исполнения кувшина. Его форма, которую мастер-керамист выдержал в лучших традициях изникского стиля, пропорциональна и легка, а роспись, состоящая из фестончатых крупных медальонов резервом по темно-синему фону, заполненных несколько стилизованными ветками с круглыми ягодами, весьма необычна и зарегистрирована лишь в редких случаях^**.

^* ("Материалы по археологии Кавказа", вып. II, 1889, стр. 95 , 96, табл. XVII.)

^** (М. Станчева, Турски фаянс, табл. XI.)

Все это дает достаточно оснований относить кувшин ко второй половине XVI века, а не к XVII, как предполагал В. Сизов, правильно причисливший его "к типу родосских сосудов"^*.

^* (В. Сизов, Восточное побережье Черного моря. Археологические экскурсии, "Материалы по археологии Кавказа", вып. II, 1889, стр. 135.)

Обнаруженные В. Сизовым в том же погребении две небольшие чашки с кобальтовой росписью (растительные мотивы, стилизованные кипарисы), определенные им как иранские, вероятно, также имеют турецкое происхождение. В одном случае кипарисы и ягоды близки по трактовке к росписям изделий позднего (XVII в.) Изника, во втором - схематично изображенные цветы без каких-либо особых вариаций повторяются в раннем кютахийском материале.

Следующая по времени находка относится к 1899 г., когда при раскопках одного из могильников на Северном Кавказе, в районе аула Махческ, к западу от современного г. Орджоникидзе, среди прочего инвентаря был обнаружен фаянсовый кувшин^*. Он представляет сосуд с круглым, несколько сплющенным туловом на кольцевой ножке, коротким, и немного расширяющимся кверху горлом, изогнутой ручкой и плоскосферической, с шишечкой, крышкой. На тулове и горле по белому ангобу, в заметно китаизированной манере изображены мелкие и крупные цветы на тонких спиральных стеблях. Такими же цветами и плетенкой украшена крышка кувшина.

^* (П. С. Уварова, Могильники Северного Кавказа, "Материалы по археологии Кавказа", вып. VIII, 1900, стр. 261, табл. CXIII. Местонахождение кувшина в настоящее время неизвестно.)

В этом небольшом сосуде воплотились лучшие черты ранней изникской керамики - удачно найденная форма, тонкая роспись, великолепное техническое исполнение. Помимо высоких художественных качеств, кувшин интересен и тем, что имеет крышку, тогда как все известные в настоящее время подобные кувшины лишены их^*. Наличие ее служит еще одним доказательством зависимости этого типа керамических изделий от уже известных прототипов в художественном металле - иранских бронзовых и турецких серебряных кувшинчиков конца XV - начала XVI в. В. Г. Бок, которому вскоре после находки кувшина был послан запрос о происхождении и датировке, счел его иранским и отнес к XV-XVI вв., отметив в декорировке китайское влияние^**. Однако все признаки говорят об изникском происхождении сосуда и позволяют более точно датировать его началом XVI в. Это подтверждается и соответствующими аналогиями^***, близкими по формам, цветовой гамме и росписи.

^* (Для более позднего периода известны лишь отдельные образцы - кувшин 1530-1535 гг. из б. коллекции Д. Келекьяна - см.: A. Lane, Later Islamic Pottery, pl. 29 А, и кувшин конца XVI - начала XVII в. из собрания С. Освальда - см. кат. Turkish Decorative Arts, Edinburgh, 1958, p. 4, pl. 1.)

^** (П. С. Уварова, ук. соч., стр. 266.)

^*** (Ближайшую известную аналогию представляет кувшин из собрания Музея керамики в Севре - см.: A. Lane, The Ottoman Pottery of Isnik, pl. 9, ill. 31, а также фрагмент кувшина из собрания Эрмитажа VГ 1003.)

В 1915 г. житель Майкопа А. К. Карапетов предложил Археологической комиссии, вместе с другими вещами (фрагменты стеклянного сосуда, золотые и серебряные пластинки), кувшин, находящийся сейчас в собрании Эрмитажа^*. По форме он, как и описанный выше, повторяет тип подобных изникских изделий конца XV - начала XVI в., имея грушевидное, расширяющееся книзу тулово и цилиндрическое горло, соединявшееся с туловом ручкой. Верхняя часть горла, по-видимому, когда-то поврежденная, впоследствии была опилена, а основание ручки сохранилось на тулове. В декорировке кувшина, наряду с общими для всей ранней изникской группы элементами, - плетенкой в нижней части, пояском из тупых синих круглых фестонов на горле, имеется мотив, редко встречающийся на других образцах. Это сильно стилизованные и своеобразно трактованные "китайские облака", симметрично покрывающие тулово и горло резервом по темно-синему фону. В сходных очертаниях такой мотив фигурирует на некоторых образцах, но лишь как составная часть общего узора. Композиция же с орнаментом, образованным только повторением этого элемента, аналогий пока не имеет.

^* (VГ 2006. В приложенной А. К. Карапетовым описи предлагаемых к покупке предметов он значится как "синий черепяной кувшин в кусках" (см. Архив Института археологии АН СССР, 1915-1916 гг., дело № 211).)

И форма и декорировка сосуда не оставляют сомнений в его происхождении и датировке, а мастерство, с которым выполнена роспись, делает кувшин одним из лучших образцов турецкой керамики своего времени. Местонахождение кувшина в Майкопе, то есть опять-таки в одном из районов Кавказа, наличие его в комплексе с другими предметами и даже фрагментированность могут указывать на происхождение сосуда из какого-либо кавказского могильника, по аналогии с находками в станице Раевской и Махческе. К сожалению, выяснение обстоятельств находки или приобретения кувшина вряд ли когда-либо окажется возможным.

Кувшин (фрагментирован). Изник. Первая половина XVI в. Найден на территории Северного Кавказа

В 30-х гг. в Эрмитаж попали еще несколько фрагментов, связанных с Кавказом. Первый - часть тулова и горла кувшина. Первоначальная форма, легко восстанавливаемая по имеющимся аналогиям, уже доказывает его принадлежность к изделиям раннего Изника^*. Целый кувшин имел сплюснутое сферическое тулово на кольцевой ножке, переходящее в несколько расширяющееся кверху горло, соединенное с ним изогнутой ручкой. Сосуд украшен разбросанными по тулову синими тонкими стеблями с мелкими листьями и цветами по белому ангобированному фону. Пояски из светло-синих полукруглых фестонов и синих тупых уголков отделяют от тулова часть горла, украшенного белым растительным узором на синем фоне резервом. Здесь же располагается часть арабской надписи стилем "насх", содержащей, по-видимому, благопожелательную формулу.

^* (VГ 1003 а и б.)

Роспись фрагмента, как и форма сосуда, наиболее близки оформлению подобного кувшина из собрания Музея керамики в Севре, что позволяет датировать его началом XVI в.^* Вместе с этим фрагментом в собрание Эрмитажа тогда же поступили еще два. Один относится к хорошо известной разновидности изникских блюд конца XVI - начала XVII в.^**. Это без особого труда устанавливается по сохранившемуся полихромному рисунку - изогнутый зубчатый зеленый лист и ветка гиацинта, представляющие часть распространенной композиции, где лист располагался в центре и был окружен ветвями с различными цветами^***. Другой фрагмент - часть изникского кувшина с не менее характерной для второй половины XVI в., но реже встречающейся росписью в виде чешуйчатого узора по бирюзовому фону.

^* (A. Lane, The Ottoman Pottery of Isnik, pl. 9, ill. 31.)

^** (VГ 842.)

^*** (Все фрагменты были привезены в Ленинград в 1930-х гг. с Кавказа, где хранились в древнем святилище Реком (Северная Осетия, район Цейского ледника). Посещавшие Реком путешественники и исследователи сообщали, что на стенах святилища изнутри и снаружи прикреплены всевозможные приношения верующих. В число таких подношений входили и упомянутые выше фрагменты. Вряд ли приходится сомневаться в том, что целые некогда предметы - кувшин и блюдо - бытовали в среде местного населения. Подробно

о Рекоме см.: В. Ф. Миллер, Археологическая экскурсия в Осетию, "Материалы по археологии Кавказа", вып. I, 1888, стр. 63-65, табл. XVII.)

Фрагменты керамики. Изник. Первая половина XVI - начало XVII в. Найдены на территории Кавказа (Северная Осетия)

К числу примечательных открытий, сделанных на Кавказе, должны быть добавлены небольшая чаша, цилиндрическая кружка и кувшин, обнаруженные в захоронении близ Геленджика и приобретенные Феодосийским музеем в 1925 г. По своим формам и декорировке эти изделия имеют прямые параллели в уже известном и описанном материале и их турецкое происхождение, а также датировка XVI - началом XVII в. сомнений почти не вызывают. Несколько более поздним периодом - примерно первой половиной XVII в. нужно датировать и последнюю по времени находку. Этой находкой является тулово сосуда, открытое на месте захоронений у села Царге (Абхазская АССР) в 1962 г. местным краеведом Н. Шошиа. Сферическая форма его со ступенчатым переходом в удлиненное горло, верхняя часть которого была отбита, не оставляет сомнений в том, что сосуд по типу представляет бутыль. Роспись тулова, несколько небрежная, в виде белых с красными точками листьев, и некоторые другие детали узора, наряду с формой, позволяют отнести бутыль к изникскому производству. Соответствующие аналогии подтверждают возможность такой атрибуции^*.

^* (В сходной композиции и, видимо, в той же цветовой гамме декорирован кувшин одного из английских собраний (ср.: Christie's Catalogue of an Important Collection of Islamic Pottery, p. 10, No 14). Ср. также кувшин Т-48 из собрания Эрмитажа, покрытый подобным рисунком.)

Бутыль. Изник. Вторая половина XVII в. Найдена на территории Кавказа (Абхазия)

При всей своей малочисленности, материалы из станицы Раевской и Махческа, Майкопа, Рекома и Геленджика дают некоторое представление о характере ввоза турецкой керамики на Кавказе. То, что указанные образцы найдены в пунктах, расположенных не непосредственно на побережье, а на некотором удалении от него (станица Раевская) или даже в глубинных горных районах (Махческ, Реком) показывает, что этот ввоз, по-видимому, был не массовым и систематическим, а скорее всего эпизодическим, малосвязанным с массовым потреблением в среде местного населения. Большая художественная ценность обнаруженных образцов указывает на то, что это были либо особо ценные покупки местных феодалов, сделанные у приезжих купцов (возможно, и турецких), либо специальные подарки, направленные турками по тому или иному поводу кавказским князьям^*.

^* (Вероятно, керамика являлась не единственной статьей ввоза турецких товаров на Кавказ. В одном из осетинских погребений, принадлежавшем крупному феодалу, была обнаружена одежда из турецкой парчи конца XVI в.)

Но из относительной редкости кавказских находок не следует делать вывод, будто ввоз керамики из Малой Азии вообще был минимальным. Необходимо учесть, что могла сохраниться лишь незначительная часть бытовавших изделий, а кроме того, археологическое изучение Кавказа далеко не завершено, чтобы единичным находкам керамики придавать определяющее значение.

Вполне возможно, что образцы привозных изделий могут встретиться при раскопках тех пунктов Черноморского побережья, которые в XVI в. были захвачены турками, - Сухуми, Поти и некоторых других, превращенных турками в опорные пункты. Сюда могли ввозиться турецкие товары, и в том числе керамические изделия. Поэтому не исключено обнаружение в этих местах новых интересных памятников, хотя и в меньшем количестве, чем в Крыму.

Художественная продукция Изника приобрела известность не только в пределах собственно Османского государства или областях, находившихся в зависимости от него. Она проникала в соседние с Турцией и более отдаленные страны.

Даже в Иране, где развитие собственного производства было настолько высоким, а традиции известных центров - Кермана, Кашана, Йезда, Исфахана столь устойчивы, что вряд ли была необходимость в сколько- нибудь серьезном подражании посторонним формам, все же прослеживается некоторая взаимосвязь с Изником, на которую обратил внимание еще И. А. Орбели^*.

^* (И. А. Орбели, Мусульманские изразцы, стр. 26.)

Происходивший между обеими странами постоянный обмен товарами, и в частности керамикой, отразился на колорите одной из групп иранской керамики, условно называемой до сих пор "Кубачи", хотя предложенная А. Лейном локализация этих изделий северным Ираном, на наш взгляд, была бы предпочтительнее^*. Цветовая гамма этой группы включает зеленый, синий, бирюзовый и ярко-красный тона, а также желтый, чем, собственно, и отличается от Изника. Однако этим сходство между ними и ограничивается, так как по характеру, содержанию узора и его стилистическим особенностям керамика "Кубачи" полностью выдержана в традиционном иранском стиле.

^* (A. Lane, Later Islamic Pottery, p. 78.)

Появление на керамике северного Ирана красного тона в сочетании с другими может быть существенным, но не единственным свидетельством взаимосвязей. В частности, еще А. Лейн указал на подобие декорировки одной из групп керманской керамики изникской^*. На примере нескольких опубликованных им образцов сходство представляется вполне очевидным. Если формы изделий сохраняют чисто местные очертания, то в росписях элементы традиционного турецкого орнамента угадываются более или менее отчетливо.

^* (Ibid., p. 94.)

Эти изделия, декорированные или в бело-синей гамме или в более сложной, с включением синего, бирюзового, зеленого и красного тонов, покрыты узором, состоящим из крупных лотосов, роз и других цветов на тонких стеблях с большими изогнутыми зубчатыми листьями^*. При внимательном сопоставлении рисунка с аналогичными композициями изникских изделий возникает вопрос о соотношении в них турецких и собственно иранских элементов. Лотосы и розы, тонкие стебли с листьями, как известно, присущи и иранскому декоративному искусству, но в данном случае они выполнены в манере, более близкой турецким прототипам. То же самое относится и к большим изогнутым листьям, которые кажутся прямо перенесенными из орнаментальных схем изникских блюд или панно. К числу подобных же заимствований, вероятно, можно отнести и отмеченный А. Лейном прием, когда цветок розы оказывается полускрытым зубчатым листом^**. Вместе с тем, в манере передачи указанных мотивов преобладает своя, иранская, трактовка, благодаря которой эти изделия и могут быть отличимы от изникских.

^* (Ibid., pl. 66, 67, 68.)

^* (Ibid., pl. 67 В.)

Особый характер носило проникновение турецкой керамики в Европу, где ее считали, как и керамику Ближнего Востока вообще, видом искусства, находившимся на более высоком уровне. Поэтому в одних странах она была не только популярна, но часто служила образцом для подражания; в других странах ее просто высоко ценили.

В первую очередь турецкие изделия должны были попадать в Италию, с которой у Османской империи издавна существовали торговые связи. Немаловажную роль при этом играла географическая близость двух государств. Через итальянские порты и, прежде всего, Венецию и Геную, в страну направлялись всевозможные восточные товары: ткани, ковры, оружие, художественные изделия из металла, а также керамика. Импорт ближневосточной керамики для Италии начался, вероятно, еще задолго до XVI в. - в XII-XIV вв., когда из Египта и Сирии ввозились разнообразные, в том числе керамические изделия^*.

^* (2 F. Sarre, Der Import orientalischer Keramik nach Italien im Mittelalter und in der Renaiss ance, "Forschungen und Fortschritte", Bd. 29, 1933, S. 423.)

Первые случаи систематического ввоза собственно турецких образцов пока не документированы, но ориентировочно их можно относить к первой половине XVI в. Основанием для этого предположения могут служить образцы итальянской майолики, декоративное убранство которых полностью подражает изникским изделиям первой половины XVI в. со "спиральным" узором^*. А. Лейн не совсем точно датировал эту группу второй половиной века, так как импортированные турецкие изделия вероятнее всего копировали вскоре же после их ввоза, а не спустя 30-40 лет^**. Вероятность такого предположения подкрепляется и уже упоминавшимся венецианским блюдом с гербами двух немецких фамилий, помеченным 1526 г.^***

^* (A. Lane, The Ottoman Pottery of Isnik. p. 13, ill. 45.)

^** (Ibid., p. 270. Неясно, почему А. Лейн предполагал генуэзское происхождение этих изделий.)

^*** (K. Erdmann, Neue Arbeiten, Taf. 20.)

Формы рассматриваемой майолики сохраняют местные особенности - это грушевидные кувшины с очень широкой петлеобразной ручкой, сферические вазы с узким и коротким горлом, цилиндрические сосуды типа "альбарелло". Все они украшены тонким, темным, на белом фоне, узором из спиралевидных стеблей с мелкими цветами и листьями. Следует отметить, что итальянские керамисты удачно имитировали не только общую композицию росписи и ее отдельные детали, но довольно точно воспроизводили стилистические особенности турецкого рисунка: отличить итальянскую имитацию от турецкого прототипа удается лишь по мелким деталям, различно трактованным в обеих группах. Изникская посуда со спиральным узором явилась своего рода промежуточным звеном в переносе элементов дальневосточной орнаментации и цветовой гаммы в искусство итальянской майолики. В частности, группа местных по форме венецианских блюд своим узором (лотосы и спирали) явно восходит к Изнику, а не к иранским или китайским образцам, как, скорее всего ошибочно, предполагает автор одной из недавних публикаций^*.

^* (Majolika. Museum fur Kunst und Kunstgewerbe, Hamburg, 1960, S. 7, 8, Taf. 20, 21.)

Основным пунктом ввоза изникских изделий в Италию, начиная со второй половины XVI в., была Венеция, имевшая издавна интенсивные торговые связи с Турцией. Хотя основная роль республики в данном случае сводилась к посредничеству в обмене между Османским государством и внутренними областями Италии и другими европейскими странами, все же значительная часть турецкого импорта оседала в самой Венеции. Подтверждением того, что в число ввозимых товаров в широком ассортименте входила керамика, служат предпринятые в 30-х гг. итальянскими археологами раскопки на материке, где были обнаружены многочисленные фрагменты изникской посуды различных периодов и тем самым установлен факт массового ввоза. Не удивительно, что изникская керамика с ее красочностью, своеобразием форм и декорировки привлекала внимание; ее убранство соответствовало эстетическим вкусам венецианцев, любивших яркие, жизнерадостные сочетания красок, причудливое переплетение узоров и т. д. Если бытование изделий Изника в Венеции установлено, то пока еще трудно судить о степени имитации привозной утвари в местной майолике, известной достаточно широко.

Характеризуя производство майолики в Венеции, А. Н. Кубе отмечал, что "среди образцов, которыми пользовались первые венецианские мастера, большую популярность приобрели турецкие полуфаянсы. И действительно, нигде в майоличной живописи орнаментика персидских и дамасских полуфаянсов не оставила таких глубоких следов, как в Венеции, что, впрочем, вполне понятно, так как Венеция издавна служила главным местом ввоза в Европу восточных товаров"^*. Однако, по-видимому, правильнее считать, что венецианские керамисты использовали лишь общие схемы турецких росписей, вернее основные элементы - крупные цветы, листья, стебли, - трактуя их в своем стиле. Примерно тем же путем проходило воздействие турецкой керамики на изделия прочих известных центров производства - Флоренции, Фаэнцы, Кастель-Дуранте, Урбино, а также на сицилийскую майолику XVI-XVII вв., когда в их убранство постоянно вводились турецкие, чаще всего растительные мотивы^**.

^* (А. Н. Кубе, История фаянса, стр. 74.)

^** (А. Н. Кубе, Майолика и французский фаянс XVIII в. из собрания Штиглица, Пг., 1923, стр. 17, 19, 26, 28; А. Н. Кубе, История фаянса, стр. 63, 65, 74; A. Darcel, La ceramique italienne, "Gazette des Beaux-Arts", vol. I, 1892, p. 147; G. R. Perez, Maiolica siciliana, "L'Arte", t. 42, 1939.)

Более глубоко подражание привозным изделиям сказалось еще на одной большой группе итальянской керамики первой половины XVII в. Ее образцы, в отличие от более ранних, повторяют турецкие прототипы во всем, вплоть до деталей росписи, и только несвойственная Изнику трактовка некоторых растительных мотивов, заметная по очертаниям цветов, а также техническое исполнение, состав глины, красок и глазури, говорят об их итальянском происхождении.

В настоящее время нет твердо установившегося мнения о месте производства этих изделий, хотя их итальянское, а точнее северо-итальянское, происхождение вряд ли можно оспаривать. У. Фортнэм, по всей вероятности, одним из первых обратил внимание на эту группу, которая носит условное название "кандианской" или просто "Кандианы"^*. Иногда под этим словом подразумевали название местности в Италии, но У. Фортнэм считал, что такой местности нет вообще и слово "Кандиана" - не более, чем собирательный термин для обозначения керамики, ввозившейся в Италию с островов Родос и Крит (Кандия)^**. За последние двадцать - тридцать лет возникли новые гипотезы относительно расшифровки понятия "Кандиана", однако они уже не связывают это слово с каким-то определенным географическим пунктом. Вопрос окончательно не решен и до сих пор, но мнение, что особенность "кандианской" керамики - в ее необычайной близости к турецкой и что эта близость говорит о непосредственной имитации, разделяют все исследователи.

^* (C. O. E. Fortnum, op. cit., p. 67.)

^** (Ibid., p. 616, 617.)

В рассматриваемую группу входят преимущественно блюда, реже - бутыли и вазы, украшенные подглазурной росписью^*. В росписях блюд, как правило, заимствованы целые композиции и сюжеты Изника, не говоря уже о широко практиковавшемся переносе и использовании отдельных элементов узора. Такие известные схемы, как изогнутый зубчатый лист в центре блюда, окруженный цветущими ветвями, или кипарис, обрамленный гирляндами цветов, симметричные стебли гиацинтов и тюльпанов и некоторые другие получили большое распространение на образцах группы "кандианской" керамики^**.

^* (К ним, очевидно, нужно причислить и кувшины. Изникский образец кувшина фигурирует на картине итальянского художника XVII в. Дж. Рокко "Букет тюльпанов". Хотя Р. Кауза, автор статьи о художнике, считает кувшин изникским, его итальянское происхождение кажется предпочтительнее. См.: R. Causa, Un avvio per Giacomo Rocco, "Arte Antica e Moderna. Studii di storia dell'Arte", 1962, tav. 156 A.)

^** (A. Moschetti, Delle maioliche dette "Candiane", "Bolletino del Museo Civico di Padova", t. VII, 1931, tav. 4, 5, 9, 15, 17, 22, 33, 34.)

При несомненном сходстве в орнаментике и цветовой гамме, "кандианские" изделия отличаются от турецких. Отличие, в частности, заметно на формах: блюда, чаще всего, имеют плоский, широкий борт и небольшую кольцевую ножку; типы ваз вообще не имеют соответствий в турецком материале. По-иному трактованы и отдельные элементы росписи. При общей точности и воспроизведении заимствованной композиции, детали декорировки - удлиненные формы цветов жимолости, несколько необычные очертания тюльпанов, роз, гвоздик, слишком тонкие стебли указывают на местную переработку^*. Одним из наглядных примеров переноса целой композиции с последующим претворением ее на местной основе служит недавно опубликованное блюдо, по-видимому, также "кандианского" происхождения^**. Его внутреннюю поверхность украшает знакомая по изникским оригиналам схема "зубчатого листа". Но и сам лист и обрамляющие его стебли с розами, гиацинтами, гвоздиками воспроизведены в очертаниях, столь отличающихся от прототипа, что и без перерезающей лист итальянской надписи "S. Fortunato Selegona 1651" (служащей, кстати, важным датирующим моментом) нетурецкое происхождение блюда вполне очевидно. Нередки случаи большего отхода от прототипа, когда сохранялись лишь основные приемы построения композиции, а составляющие ее элементы оказывались далекими от оригинала^***.

^* (A. Moschetti, op. cit., tav. 5.)

^** (Christie's Catalogue of an Important Collection of Islamic Pottery, p. 46, No 137.)

^*** (A. Moschetti, op. cit., tav. 4, 15.)

Интересно отметить, что иногда итальянские мастера не просто копировали привозные вещи, но на основе заимствованного орнамента создавали новые разнообразные варианты росписей. Так, на одном из блюд обычная изникская композиция, с большим изогнутым зубчатым листом в центре, оказалась уменьшенной и вписанной в круг, обведенный плетенкой, а борт разделенным на пояса с растительным узором внутри^*. Иначе, чем на прототипах, орнаментировались и внешние стороны бортов блюд. На них вместо мелких цветов наносились крупные темные спирали, полосы, перекрещивающиеся круги, а также надписи; борта блюд, кроме того, иногда делались фестончатыми^**.

^* (A. Moschetti, op. cit., tav. 20. В Падуанском городском музее вообще находится большинство образцов "кандианской" керамики.)

^** (Ibid., tav. 15, 16.)

Степень имитации в ряде случаев была настолько велика, что даже А. Москетти усомнился в том, можно ли считать итальянской большую бутыль из собрания Музея Виктории и Альберта, и предположил ее "анатолийское" (турецкое) происхождение^*. Б. Рекхэм поправил А. Москетти, отметив, что по качеству росписей и тонам красок бутыль, без сомнения, принадлежит к той же "кандианской" группе^**.

^* (Ibid., tav. 34.)

^** (B. Rackham, Paduan Maiolica of the So-called "Candiana" Type, "The Burlington Magazine", vol. 68, 1936, p. 114.)

В дополнение к поправке Рекхэма можно добавить, что некоторые особенности формы сосуда подтверждают, что бутыль изготовлена в Италии.

Не свойственно турецким изделиям слишком широкое, выделяющееся утолщение на горле. В росписи же итальянский мастер неточно воспроизвел традиционные полурозетки резервом, декорирующие край горла, слишком мягкими в отличие от турецкой манеры очертаниями передал меандр; не по-турецки трактованные гвоздики на тулове и слишком тонкие стебли также указывают на местное изготовление бутыли.

Местом производства "кандианской" керамики А. Москетти и Б. Рекхэм склонны считать Падую, хотя такое предположение требует дополнительных доказательств. По-видимому, оба автора правы, предполагая там возможный центр производства. Он вряд ли мог находиться за пределами Венеции (в границах рассматриваемого времени), если учесть, что именно здесь сосредоточивалась основная масса привозных турецких изделий. Тем самым, итальянским мастерам, работавшим в Венеции и близлежащих городах, предоставлялся большой выбор и большие возможности для подражания и использования привозных образцов.

Хотя в существующих исследованиях о "Кандиане" обычно не указываются конкретные хронологические рамки, правильнее было бы датировать ее первой половиной XVII в., исходя как из сопоставления декорировки турецких и итальянских образцов, так и из конкретных обстоятельств импорта турецкой керамики в Италию^*.

^* (Вряд ли был прав У. Хани, ограничивающий "Кандиану" временем с 1613 по 1681 г., опираясь при этом только на материал собрания Т. Борениуса. См.: W. B. Honey, European Ceramic Art, London, 1952, p. 110, 111.)

Ввозя и вводя в местный обиход турецкую керамику, итальянские республики Средиземноморья способствовали ее распространению не только в остальных городах Италии, но и в других европейских странах, будучи посредниками в торговле Османского государства с этими странами. Покупая в Турции изделия Изника, итальянские купцы завозили их в Англию, Голландию, Германию и т. д. Иногда приобретение турецких изделий осуществлялось и без посредничества итальянцев: австрийский посол при султанском дворе в 1573-1578 гг. Давид Унгнад закупил в самой Турции предметов утвари на 100 дукатов и изразцов на 1000 талеров^*. Попадая в Европу, турецкие изделия бытовали, как правило, в феодально-купеческой среде и высоко ценились. Известны, например, несколько изникских кувшинов второй половины XVI в., украшенных серебряной и золоченой оправой работы немецких, английских и голландских мастеров того времени^**. На оправе одного из них имеется немецкая надпись с упоминанием Изника как места изготовления и города Галле (Саксония), где кувшин был оправлен^***.

^* (A. Lane, Later Islamic Pottery, p. 58.)

^** (Подробно об этом см. там же, стр. 59. Ср. также оправленный кувшин из собрания Музея восточноазиатского искусства в Будапеште. См.: A. Dobrovits, op. cit., p. 14, pl. 3.)

^*** (A. Lane, Later Islamic Pottery, p. 59.)

Проникновение турецкой керамики в европейские страны, кроме Италии, в большинстве случаев ограничивалось отдельными предметами. В связи с этим не происходило и такой их имитации, как это имело место в Италии. Правда, насколько можно судить по сохранившимся образцам, иногда турецкие элементы все же проникали в декорировку европейских изделий, но опосредованно - через воздействие итальянской майолики. Это явление частично прослеживается на одной из групп керамики Фландрии XVII в. Например, ваза роттердамского производства первой четверти XVII в. расписана так называемым "венецианским" узором с изображениями крупных плодов на изогнутых стеблях, с очерченными темным контуром листьями, что весьма близко по стилю к "турецко-венецианским" узорам "кандианской" керамики^*. Некоторые параллели ощущаются и между формами изникских и антверпенских кувшинов конца XVI - начала XVII в., хотя турецкое влияние здесь невелико.

^* (J. Helbig, Faiences anversoises posterieures aux guerres de religion (1580-1630), "Bulletin des Musees royaux d'Art et d'Histoire", vol. 1, 2, 1947, p. 5.)

Если о вывозе изникских изделий на Запад можно судить по вещественным, хотя и не слишком многочисленным памятникам, а также по данным письменных источников, пока еще почти не привлекаемых учеными, то тот же вопрос в отношении стран Восточной Европы до сих пор фактически и не ставился.

Отсутствие достаточного количества сведений не дает пока возможности установить, существовал ли систематический вывоз турецкой керамики в страны Восточной Европы и, в частности, в Россию. Хотя между Русским и Османским государствами в XVI-XVII вв. имелись торговые связи, проходившие через южные районы Украины и Крым, керамика, по-видимому, не фигурировала в числе обычных статей турецкого импорта, направлявшегося в Россию^*.

^* (М. В. Фехнер, Торговля Русского государства со странами Востока в XVI в.. М., 1956, стр. 118.)

По мнению М. В. Фехнер, основанному на детальном изучении русских документов этого периода, керамика не входила в число традиционных статей восточного ввоза, хотя иранская керамика была известна в России^*. Существуют упоминания о привозах ее в качестве "поминков" (подарков) русским царям; известны и сами памятники - несколько сосудов XVI в., обнаруженных в середине прошлого века при археологических раскопках на территории Московского Кремля.

^* (Там же, стр. 114.)

На этом фоне определенное значение приобретает находка фрагмента изникского кувшина в 1955 г. в Москве, при археологических раскопках в районе Зарядья^*. Он представляет часть горла и верх тулова с отбитой ручкой. На горле, между поясом из синих полукруглых фестонов и черной плетенкой у основания, помещены чередующиеся изображения синих тюльпанов и красных бутонов роз на черных стеблях с зелеными листьями. Подобной же росписью, только большего размера (прием, обычный для изникской керамики) покрыта и сохранившаяся часть тулова. Форма сосуда, которая сравнительно легко реконструируется по фрагменту, роспись, известная по нескольким подобным же образцам, характер композиции и цветовая гамма не оставляют сомнений в том, что кувшин был изготовлен мастерами Изника приблизительно во второй половине - конце XVI в. Ближайшими аналогиями к нему являются кувшин из собрания Музея Виктории и Альберта и тулово кувшина из собрания Эрмитажа^**. Стилистическое сходство рисунка во всех трех случаях настолько велико, а цветовая гамма так идентична, что это позволяет считать все три образца произведениями одного мастера.

^* (В настоящее время фрагмент хранится в Государственном Историческом музее (Москва). Считаю своим долгом выразить благодарность ст. научному сотруднику музея М. В. Фехнер, приславшей акварельный рисунок найденного фрагмента, а затем любезно предоставившей возможность ознакомиться с находкой, хранящейся ныне в ГИМ.)

^** (A. J. Butler, op. cit., pl. XC; кувшин VГ 795 из собрания Эрмитажа.)

Фрагмент блюда. Изник. Вторая половина XVI в. Из Троицкой церкви (Хорошево. Москва)

Находка в Москве не только свидетельствует о вероятном знакомстве с турецкой керамикой в России XVI-XVII вв., но указывает на возможность ее привоза именно в качестве товара, а не как специального подарка ("поминка") царскому двору. В правомочности такого предположения убеждает и другой факт. При реставрации Троицкой церкви села Хорошево под Москвой, построенной в 90-х годах XVI в., обнаружилось, что кокошники ярусов западного, северного и восточного фасадов некогда были украшены блюдами, заделанными в плоскости стен^*. Ныне из общего числа (18) сохранился лишь фрагмент одного, по которому без особого труда восстанавливается первоначальная композиция блюда, имеющего ряд аналогий в известном изникском материале второй половины - конца XVI в.^** Хотя самый фрагмент, пусть бесспорного происхождения, не может служить доказательством того, что все восемнадцать блюд были турецкими, диаметры ниш, где они помещались, варьирующиеся в одном случае от 29 до 32, а в другом от 32 до 35 см, близки обычным размерам изникской продукции своего времени. Хотя на основе пока лишь двух случаев рано делать какие-либо выводы, дальнейшие находки, если они будут иметь место, прольют новый свет на рассматриваемую проблему.

^* (Приводимые сведения о находке были любезно предоставлены ст. научным сотрудником Центральных научно-реставрационных мастерских (Москва) Б. Л. Альтшулером, за что автор приносит свою благодарность.)

^** (Ср. блюдо из коллекции T. Kuyas, I. Onal, Les poteries de faience..., "Atti del secondo Congresso Internazionale di arte turca", pl. CXL, fig. 23.)

Как и фрагмент кувшина из Зарядья, блюдо, а точнее блюда Троицкой церкви представляют едва ли не самый северный, известный пока предел проникновения турецкой керамики. В значительной, если не решающей мере ему способствовал и примененный в данном случае прием декорировки архитектурных сооружений керамической утварью. Сложившийся несколькими столетиями раньше в ряде областей Ближнего Востока и Южной Европы, он использовался и в культовом зодчестве Греции. Стены многих церквей и монастырей знаменитого Афона, выложенные блюдами и чашами, среди которых было немало изникских, вполне могли послужить образцом для перенесения этого приема на новую почву, а тем самым и средством ознакомления с необычными произведениями искусства.

Существующие ныне данные о распространении турецкой керамики должны быть дополнены сведениями о бытовании ее в Индии. Об этом свидетельствует, в частности, убранство мавзолея в Мадани (Сринагар, Кашмир), построенного еще в 1444 г.^* На четырех изразцах серии, составляющей одно из нескольких панно, в цветовой гамме изникской керамики второй половины XVI - начала XVII в. изображены цветущие кусты с розами, бутонами и другими цветами, помещенные в арках. Если композицию в целом можно считать подражанием турецким (куст, арка, вазы), то отдельные детали трактованы в местной манере.

^* (Victoria and Albert Museum. Review... of the Principal Acquisitions during the Year 1923. p. 23, pl. 48.)

На первый взгляд должно показаться странным, что столь узкое явление в искусстве, как перенос декоративных приемов, произошло между странами, далеко отстоящими друг от друга. Однако оно не должно вызывать удивления, если учесть, что между Индией и Османским государством в этот, а также в более ранний период существовали довольно тесные торговые и культурные сношения: далеко не полный перечень известных сейчас фактов подтверждает наличие таких связей. Не случайно, например, как отмечал еще Й. Хаммер, в Стамбуле, на базаре редких и драгоценных вещей "бедэстане", в большом количестве продавались товары, привезенные из Индии. Так же не случайно, на некоторых индийских миниатюрах, где, как известно, индивидуальность и портретное сходство - одна из неотъемлемых черт, наряду с изображением местных персонажей, встречаются и турки. Наконец, известно, что некоторые ученики зодчего Синана были приглашены в Индию и работали там, создавая архитектурные ансамбли для Великих Моголов. Все это способствовало развитию художественных связей между обеими странами.

Вопрос о распространении турецкой керамики как в самом Османском государстве, так и за его пределами не может считаться окончательно решенным и разработанным. На существующем этапе наших знаний угадываются лишь основные линии и специфика проникновения, обусловливавшиеся конкретными условиями. Так, в некоторых странах - соседствующих с Османским государством или удаленных от него, турецкая керамика не только широко бытовала, но оказала воздействие на местное керамическое производство, вызывая многочисленные подражания. В другие страны наблюдался лишь более или менее систематический ввоз, причем знакомство с ним не вызывало особых изменений в местной керамике. И, наконец, еще в ряде стран она была только известна, и ее проникновение выразилось в более или менее случайных покупках.

Дальнейшая углубленная разработка вопроса, и в первую очередь изучение данных археологии с привлечением письменных источников, позволят яснее представить картину распространения турецкой керамики. Тем не менее, уже сейчас весьма четко рисуется ареал этого распространения, определившийся в первую очередь территориальным расширением Османского феодального государства и его торговыми связями. Непосредственную же причину того, что произведения мастеров Изника не только широко вывозились в близлежащие страны и области, но попадали и в более отдаленные, заслуженно ценились выступая образцом для более или менее удачных имитаций, следует видеть в их высоком художественном уровне, ставящем их в один ряд с шедеврами прикладного искусства своего времени.

В том сложном процессе взаимодействия с художественной культурой других стран, который явился логическим следствием общего подъема искусства Османского государства в XVI - начале XVIII в., керамика, наряду с коврами, тканями, изделиями из резного камня и металла, бесспорно сыграла существенную роль.