Изобретатель русского фарфора

По пыльной дороге быстро ехал тарантас, запряженный парой лошадей. В нем сидел хмурый худой старик и дремал. Когда от толчков на ухабах он просыпался, глазам открывалась однообразная картина: поля, среди которых кое-где виднелись убогие деревушки, крестьянские лошаденки с поклажей, тощий скот и леса - леса то хвойные, то с осенней осыпающейся листвой.

Тарантас остановился у почтовой станции, и старик вышел размять затекшие ноги. Он увидел тот же осенний скучный пейзаж. Губы его искривила брезгливая гримаса.

Вот оно, огромное полудикое русское государство. Говорят, по улицам столицы бегают волки и задирают людей. Но, видно, богата царица Елизавета - и, самодовольно улыбнувшись, он вспомнил, о "подарке" в тысячу рублей, полученном от русского правительства, уплате долгов, сделанных в Швеции. Ему обещали чин директора будущей фарфоровой фабрики, бесплатную квартиру, дрова, свет, экипаж с лошадьми и проезд семьи и работников в Россию. Единственно, что тревожило старика, - как бы не обнаружили слишком скоро, что он не знает секрета производства фарфора.

То был алхимик Конрад Гунгер, саксонский уроженец, приятель Бетгера. Он выдавал себя за специалиста по фарфору. В 1744 году русское правительство заключило с ним контракт, обязалось тайно привезти в Россию для создания в Петербурге первой порцелиновой фабрики.

Еще Петр I мечтал наладить в России производство фарфора, "порцелина", как его тогда называли. Перед русскими мастерами поставили задачу узнать китайский секрет. При Елизавете интерес к фарфору возрос. Объяснялось это не просто прихотью императрицы и не только коммерческими целями, но и патриотическим стремлением "умножить славу Российскую".

От Гунгера ждали многого. Неизвестно, кто указал представителю русского двора на такого "специалиста", но доверие к нему было велико.

Стоял теплый летний день. По Неве скользили лодки, звучали песни и смех катающихся. Облокотившись на деревянные перила, Димитрий Иванович Виноградов любовался городом и широкой полноводной рекой. Радостная улыбка озаряла его молодое лицо. Итак, дни учения остались позади, впереди - интересная работа на пользу Родине. В голове юноши пронеслись воспоминания: детство в Суздале, славяно-греко-латинская академия в Москве (туда он был принят как сын священника), слушание лекций в Петербургской академии наук, поездка за границу для усовершенствования в знаниях, занятия в Марбургском университете, напряженная работа в рудниках и шахтах Фрейберга, где он знакомился с практикой металлургического и горного дела. И наконец, - возвращение домой, в Россию.

Несколько дней назад Виноградова экзаменовал президент берг-коллегии Академии наук. Димитрий Иванович вспомнил свои волнения. Ему хотелось подробнее и обстоятельнее рассказать о добыче руды, поисках полезных ископаемых и глин, о плавильных печах... Успокоился только тогда, когда увидел, как внимательно ученый слушал его ответы, утвердительно кивая головой в пышном, туго завитом пудреном парике.

Рис. 14. Предметы 'Собственного сервиза'

А сегодня он узнал, что на заседании берг-коллегии президент заявил: "Я от всех доселе выписанных иностранных мастеров ни одного не знаю, который бы его, Виноградова, во всех частях горной науки чем перешел, но многие ему в равенстве не пришли".

Димитрий Иванович получил чин горного инженера и должен был работать по горному ведомству. Между тем судьба его сложилась совершенно иначе.

В десяти верстах от Петербурга на топком болотистом берегу Невы, среди перелеска, где еще при Петре I стояли кирпичные заводы, в 1744 году начали строить "порцелиновую" мануфактуру¹. Директором был Гунтер. Всеми делами нового производства ведал барон Черкасов - секретарь кабинета императрицы.

¹ (На этом месте в настоящее время находится Государственный фарфоровый завод им. М. В. Ломоносова)

Однажды Черкасов вызвал к себе Виноградова.

- Русскому правительству надобно не токмо иностранцев приглашать, но и своих мастеров иметь. Ты назначаешься помощником Гунгеру. Учись, наблюдай, перенимай от него все, - заявил елизаветинский вельможа, и даже не взглянул на молодого человека, торопясь на очередной дворцовый бал.

С этого момента у колыбели русского фарфора встали трое: Гунгер - авантюрист, боявшийся своего разоблачения, Черкасов - вельможа, стремившийся только угодить императрице, и Виноградов - единственный из троих, владевший научными знаниями своего времени и имевший все данные, чтобы стать крупнейшим русским ученым.

Строительство порцелиновой фабрики шло медленно, правительство отпускало мало денег. Наконец, настало время приступить к непосредственному производству фарфора. Гунгер, никого не пуская в свою лабораторию, проводил опыт за опытом над отобранной им гжельской подмосковной глиной.

Его непрерывно постигали неудачи. Посуда, вынутая из печи, выходила неправильной формы, грязновато-желтая, непрозрачная.

Виноградов, приглядываясь к алхимику, понял, что перед ним невежда, не знающий секрета фарфора, и сам начал опыты. Однако Гунгер не разрешал ему самостоятельно работать, следил за каждым шагом, писал доносы, требовал убрать с фабрики. Отношения между ними перешли в открытую вражду.

Барону Черкасову, мало понимавшему в производственном процессе, все же стала очевидной беспомощность алхимика; и, когда Гунгер предложил выпускать на фабрике не фарфор, а фаянс, взбешенный Черкасов уволил его.

Трехлетнее пребывание авантюриста Гунгера в России стоило государству более семи тысяч рублей - по тем временам это были огромные деньги. Создать русский фарфор поручили Виноградову, положив ему оклад сто восемьдесят рублей в год.

Полутемная изба, покосившаяся дверь, небольшое оконце, заткнутое тряпьем, чтобы не дуло, лужи на полу от протекавшей крыши, "дух дурной нестерпимый" от сырости. На грубо сколоченном деревянном столе мигал огарок. Тонкая струйка копоти поднималась вверх. Отсвет огненного языка скользнул по строкам, выписанным четким почерком Виноградова: "Делание порцелина, по мнению моему, химию за основание и за главнейшего своего предводителя имеет".

Эта изба была и лабораторией и домом молодого ученого. Здесь он проводил дни и ночи, читая, делая опыты, записывая результаты, изучая лежащие перед ним куски различных глин и кварцевых камней.

В отличие от Гунгера и его предшественников, работавших вслепую, Виноградов, знавший химические и физические свойства фарфора, самостоятельно разрабатывал состав массы, соотношение входящих в нее частей, искал нужное сырье и продумывал весь процесс обработки: измельчение, очистку, замешивание, формовку, состав глазури, краски, температуру обжига. Краски и позолоту Виноградов приготовлял сам. Настоящий ученый, он подробно записывал свои опыты и наблюдения. Однако упорная работа сначала не давала хороших результатов - посуда при обжиге все еще сильно деформировалась.

Временами Димитрий Иванович впадал в отчаяние. Неужели он ничего не сделает, не найдет нужной массы?

Как он был одинок в эти дни! Не с кем посоветоваться, позаимствовать опыт. Ведь во всех странах фарфоровое дело было засекречено. Как нужен был ему сейчас его друг Михайло Ломоносов, с которым прошли все годы учения. С Ломоносовым сближало многое: общность научных взглядов, неутомимая энергия исследователя, высокая страсть к открытиям. Ученый следил за опытами Виноградова и помогал ему советами. Но добраться до Ломоносова, поговорить, поспорить, подумать вместе было трудно. Десять верст до Петербурга, особенно в осеннюю распутицу или ранней весной, когда вокруг непролазная грязь, - расстояние огромное. Нанять лошадей невозможно - ведь он не получал жалованья уже несколько месяцев и дошел до нищеты.

Вокруг себя Виноградов видел нищету и горе. Как больно смотреть на изнурительный, порой нечеловеческий труд рабочих! Мельница для размола материалов приводилась в движение людьми, "ходившими в колесе", и смалывала всего две-три чашки глазури в день. Рабочих били плетьми, заковывали в кандалы, сажали на цепь.

А тут еще барон Черкасов требовал, чтобы фарфор был изготовлен как можно скорее. Он обвинял Виноградова в недобросовестном отношении к делу и оскорблял его. Черкасов хотел преподнести ко дню рождения императрицы первые изделия из русского фарфора и придумал даже надпись: "Разьве не имеет власти гончар над глиной?".

Похудевший, с воспаленными от бессонных ночей глазами, Виноградов проводил опыт за опытом. Наблюдая за обжигом, он обратил внимание на то, что капсюли с изделиями не выдерживали высокой температуры печи и давали трещины. Виноградов приказал заменить гжельскую глину другой, найденной в Олонецком уезде.

Так шли недели, месяцы. Однажды из печи вынули капсюли с остывшими изделиями, и, взглянув на них, Виноградов едва поверил своим глазам: чайная посуда, табакерки, черенки для ножей и вилок были белые, тонкие, блестящие, ничем не уступавшие саксонским.

Наконец-то найден в России состав фарфоровой массы! Веками хранившийся "китайский секрет" разгадан совершенно самостоятельно на основании многочисленных научно поставленных опытов. "Не было такого человека, который бы мне что лучшее показать или присоветовать мог", - писал позже Виноградов в своем дневнике.

Через окна дворца, открытые в сад, неслись звуки музыки. Бесчисленными огоньками горели свечи в золоченых люстрах. Порой доносился смех и веселые голоса. В окнах мелькали пудреные прически дам и парики мужчин, разноцветные, блестевшие серебряным и золотым шитьем платья и кафтаны.

Бал подходил к концу.

В одном из залов все приготовлено для ужина. На столе сверкал белизной сервиз отечественного фарфора. Сбылась мечта Елизаветы - похвастаться своим "собственным" сервизом.

Гости стали рассаживаться вокруг стола. Многие были уже предупреждены о сюрпризе и, желая угодить царице, громко выражали свой восторг, рассматривая тарелки, усеянные мелкими рельефными лиловыми цветочками, такие же ложки, солонки, соусницы, обвитые лепными гирляндочками роз.

Гул одобрения и восхищения долетал до ушей императрицы. Улыбаясь приветливо, но с легким лукавством, она веером подозвала к себе саксонского посла.

- Садитесь рядом со мной, граф! Ну, что вы скажете о моем русском порцелине? Вы такой знаток. Может быть, он еще уступает вашему прославленному мейсенскому, но ведь мы делаем только первые шаги! Саксонский посол приложил к глазам лорнет. Еще совсем недавно его повелитель король Август прислал в подарок Елизавете нарядный обеденный сервиз, украшенный лепными плодами, овощами, дичью. Тогда это была редкость, роскошный дар. И вот русская царица уже хвалится своим фарфором, который, надо признаться, не уступает саксонскому. Но посол сумел скрыть под льстивой улыбкой оттенок недовольства. А Елизавета, будто невзначай, достала из кармана своей широкой юбки фарфоровую табакерку в золотой оправе и небрежно вертела ее в унизанных кольцами пальцах. Посол понял, что и это делается для него.

- Я вижу в руках Вашего величества еще одну удивительную вещицу и не могу прийти в себя от восхищения. Какое искусство!

Рис. 15. Д. И. Виноградов. Табакерка с мопсами

Елизавета открыла табакерку. На внутренней стороне крышки были нарисованы фигурки трех мопсов. Два из них держали зеркало, а третий любовался своим отражением.

- Неправда ли, мило, граф? Эта забавная картинка мне очень понравилась, и я хочу, чтобы мне сделали еще такую же.

- Прелестный рисунок! Но кто тот чудодей, государыня, который создал все это? Кто творец русского порцелина?

Барон Черкасов внимательно прислушивался к разговору императрицы с послом. При последней фразе он привстал с места, чтобы взгляд Елизаветы сразу упал на него.

- Вот, граф, тот чудодей, о котором Вы спрашиваете, - указала она на Черкасова. - Это его неусыпными трудами мы имеем теперь свой порцелин, и, мне кажется, он будет столь же хорош и прославлен, как ваш, саксонский¹.

¹ (В Эрмитаже хранится около 70 предметов, сделанных при жизни Виноградова)

А в это время в десяти верстах от Петербурга в своей лаборатории, прикованный цепью к стене, сидел, склонившись над придвинутым к нему столом, Виноградов. Дрожащими руками заканчивал он "Обстоятельное описание чистого порцелина" - наблюдения и результаты своих работ, чтобы не пришлось повторять того, что было уже раз сделано. Одинокий, оторванный от друзей, видя вокруг себя несправедливость, жестокость, нищету, сознавая собственное бессилие, ученый запил.

Понимая, что Виноградов представляет большую ценность для государства, Черкасов проявил о нем своеобразную "заботу". Ученого никуда не выпускали без караула, запирали в избе, а вскоре и вовсе отстранили от управления производством, перестали выплачивать жалованье, но требовали выпуска все новых и новых изделий. На порцелиновую фабрику прислали двух офицеров, приказав следить за делами и доносить обо всем кабинету ее величества. Черкасов потребовал "во время обжигу держать Виноградова под караулом у печи во все то время, сколько тот обжиг продолжаться будет, чтоб он и спал там". Рабочие любили и жалели Виноградова, но чем они могли ему помочь?

21 августа 1758 года поручик Тархов рапортовал кабинету ее величества, что Виноградов "тяжко болен", а 25 августа "волею божею умер".

Так, не дожив до 40 лет, ни разу не получив благодарности, в полной безвестности умер талантливый русский ученый и изобретатель. За его гробом понуро шагали живописец Андрей Черный, крепостной графа Шереметева, тот самый, чьей росписью табакерки восхищалась Елизавета, его ученик Иван Богданов и небольшая группа сумрачных оборванных людей - рабочих порцелиновой мануфактуры.